Рукопись, найденная в ванне - [39]

Я понял, что для Здания остаюсь все еще никем. Заслуг никаких, но и провинности мои едва ли значительны, какая-то тень их. Да, обратить на себя внимание, залететь чрезмерно, ужасно пасть, одержать победу через катастрофу, страшным, невероятным проступком.

Я медленно подошел к столу. Он был исключительно массивен. Его эбеновые недра должны были заключать секретные, секретнейшие документы, очень важные тайны.

Я присел на корточки перед выдвижными ящиками, взялся за медную ручку и тихонько потянул на себя. Множество коробочек, пластмассовых и картонных, стянутых резинками, пачки карточек с рекомендациями: "Три раза в день по чайной ложке"… Я приподнял стальную шкатулку – она загремела пилюлями. Второй ящик – то же самое. С этой стороны у старца были только лекарства. Но, кажется, он клал на стол что-то, зазвеневшее металлом. Ага, я не ошибся! Связка ключей.

Я уже подбирал их к замкам в глубине стола, присев, с головой погрузившись во мрак. Этого они предвидеть, пожалуй, не могли. Они не могли счесть меня столь коварным, способным нагло и подло рыться в тайниках под боком у усыпленного командующего!

"Вязну, – мелькнуло у меня в голове, – а ведь я вязну, окончательно, гибельно, уж из этого я точно не выберусь, не выкручусь!" Дрожащими руками вынимал я из темноты коробку за коробкой, перевязанные шнурками пакеты, рвал обертку, бумага предательски шелестела – и ничего! Какое разочарование! Опять бутылочки, скляночки, баночки с размягчающими мазями, успокоительные капли, повязки, пояса, ортопедические вкладыши, бандажи, пачки таблеток, подушечки, иглы, вата, металлическая коробочка, полная пипеток…

Как это так – ничего? Больше ничего?

Не может быть! Должно быть, замаскировано!

Я набросился на следующие ящики, словно тигр, отследивший свою добычу, начал выстукивать планки. Ага! Есть тайник! Одна из них поддалась. С замиранием сердца я слушал треск секретной пружины. Внутри, в замаскированном ящичке, я увидел шляпку от желудя, палочку, крапчатый с одного конца камешек, засушенный листок и, наконец, запечатанную пачечку. Это меня обеспокоило. Почему пачечка, а не пачка? Я разорвал бумагу.

Оттуда посыпались цветные вкладыши, вроде бы от шоколадок. Что еще?

Больше ничего? Ничего…

Сидя на корточках, я рассматривал их между методичными посвистываниями старца. Животные: осел, слон, буйвол, павиан, гиена и какие-то яички. Как это понять – осел? Может, потому, что я веду себя как осел? Не может быть.

Ну, а слон? Неловкий, толстокожий.

Гиена? Гиена кормится падалью. Падаль – труп, почти труп, пустыня, останки старцев – возможно это? А павиан? Павиан – обезьяна, обезьяна притворяется, шутовски обезьянничает, естественно!

Значит, и это от меня ожидали? И, зная, что, невзирая ни на что, заберусь, подложили? Но яичко? Что означает яичко?

Я перевернул этикетку. Ах! Кукушкино!

Кукушкины яйца – коварство, измена, фальшь. Тогда что же? Броситься на него? Убить?

Но как, при всех этих бутылочках, скляночках, удушить безоружного старца?

А что делать с бородавками? Впрочем…

– Пи-и… – пропищал он носом.

Он зафукал, застонал и разразился совершенно соловьиной трелью, словно в нем была спрятана птичка, старческая, маленькая…

Это был конец. Тихонько, как попало, я побросал все коробочки и бумажки обратно в ящики, отряхнул колени и, перешагнув через лужу разлитых ароматных лекарств, сел на стул – не для того, чтобы продумать дальнейшие шаги, а просто в отчаянии и внезапном упадке сил.

7

Не знаю, как долго я сидел так.

Старец в расстегнутом мундире время от времени во сне шевелился, но это не выводило меня из оцепенения. Много раз я вставал и шел к Эрмсу, но лишь мысленно, в действительности же я не двигался с места. В голове у меня мелькнула мысль, что, если я буду продолжать сидеть, ничего не делая, только сидеть, то в конце концов они должны будут предпринять что-то в отношении меня, но я тут же вспомнил долгие кошмарные часы высиживания в секретариате и понял, что надеяться на это не стоит.

Торопливо, словно меня ждало что-то неотложное, я собрал бумаги и пошел к Эрмсу.

Он сидел за столом, делая какие-то пометки на бумагах, а левой рукой, не глядя, неловко помешивая чай.

Он поднял на меня голубые глаза. Было в них что-то неугомонное, и они весело заблестели, в то время как губы его еще продолжали что-то читать в документах. Казалось, он был способен радоваться любой вещи, совсем как молодой пес… Не из-за этого ли и не потому ли?.. Он прервал мою мысль, вскричав:

– Вы? Только теперь? Ну, я уж думал, вы совсем пропали! Так исчезнуть! Куда вы девались?

– Я был у адмирадира, – пробормотал я, усаживаясь напротив него. Я ничего не хотел сказать этим, но он, видимо, понял меня превратно и наклонил голову с оттенком шутливого почтения.

– Ого! – сказал он с удовлетворением. – Ну, ладно. Итак, вы не теряли времени даром. Что ж, от вас можно было этого ожидать.

– Нет, майор! – я почти кричал, привстав с кресла. – Прошу вас, не надо!

– Почему? – спросил он с удивлением.

Я не дал ему сказать больше ни слова.

Во мне открылись долго сдерживавшие запоры, я говорил быстро, несколько несвязно, не делая пауз, о первых моих шагах в Здании, о главнокомандующем, о подозрениях, которые уже тогда зарождались во мне, хотя я об этом еще не знал и носил их в себе, как бактерии, отравлявшие мои дальнейшие действия, как я вскормил это в себе, сделал своим предназначением, и как готов был уже принять тот кошмарный облик, навязанный в равной степени как страхом, так и внешними обстоятельствами, облик без вины виноватого, обвиняемого без единого пятнышка на совести, но и в этом мне отказали, предоставив меня себе самому – по-прежнему самому себе, конечно, только в другой ситуации, – и как я бродил от двери к двери в этой никому не нужной бессмыслице.