Рукопись, найденная в ванне - [23]

Заходя в лифт, я все еще слышал стук шифрованной агонии.

Кабина остановилась на десятом этаже, но майор не спешил отворять дверь.

– Могу я попросить у вас кодосохранитель?

– Извините? – не понял я.

– Я имел в виду ту ампулу…

– А-а, конечно…

Я все еще сжимал ее в руке. Он спрятал ее в кожаный футляр, напоминающий портмоне.

– А что в ней такое? – спросил я.

– Да, собственно, ничего особенного.

Он дал мне первому выйти из лифта.

Мы направились к ближайшей двери. В квадратной комнате сидел неимоверно толстый человек, который, помешивая чай, грыз конфеты из бумажного пакета.

Кроме него здесь никого не было. В задней стене кабинета имелась маленькая, совершенно черная дверца. Даже ребенок едва ли смог бы в нее протиснуться.

– Где Прандтль? – спросил Эрмс.

Толстый офицер, не переставая жевать, показал ему три пальца. Мундир на нем был расстегнут. У меня создалось впечатление, что он вот-вот стечет со стула, на котором сидит.

У него было отекшее лицо, налившаяся жиром шея, вся в складках, дышал он шумно, с присвистом. Казалось, того и гляди задохнется.

– Ладно, – сказал майор. – Прандтль сейчас придет. Вы пока подождите здесь. Он вами займется. Когда освободитесь, зайдите, пожалуйста, ко мне за талонами. Хорошо?

Я обещал, что не премину это сделать.

Когда он ушел, я перевел взгляд на толстяка. Тот с хрустом поглощал конфеты.

Я присел на стул у стены, стараясь не смотреть на болезненно жирного офицера, потому что он раздражал меня своим чавканьем, а еще более тем, что выглядел так, словно его в любую минуту может хватить апоплексический удар. Складки кожи на его шее прямо-таки посинели под щетиной коротко остриженных волос. Его тучность была его крестом, мученичеством. Он дышал, прилагая такие усилия, на которые можно было решиться, пожалуй, лишь в случае крайней необходимости, и то на минуту, а он делал это постоянно, и притом будто бы вообще этого не замечал.

Он боролся за каждый глоток воздуха и грыз конфеты. Я испытывал неодолимое желание вырвать у него пакет со сладостями. Он жрал их, глотал, краснел, синел и лез липкими пальцами за новыми. Я переставил стул и сел к нему боком. Повернуться к нему спиной я как-то не решился – вовсе не потому, что это было бы невежливо, но просто я боялся, что он там сзади задохнется, а мне вовсе не хотелось иметь позади себя труп.

На некоторое время я прикрыл глаза. Много бы я дал, чтобы выяснить, улучшилась ли моя ситуация. Мне казалось, что да, но слишком многое этому "да" противоречило. То, что Эрмс готов был меня отравить – а сомнений в отношении содержимого ампулы у меня не было, – в этом я не имел к нему претензий. Несколько хуже обстояло дело со старичком в золотых очках. У меня не было уверенности, окончательно ли я развязался с этой историей. Во всяком случае, не было похоже, чтобы это дело грозило мне какими-либо неприятностями в будущем. Теперь у меня была более серьезная причина для озабоченности – инструкция. Дело было вовсе не в том, что она очень уж сильно походила на протокол моих перемещений внутри Здания и даже, более того, моих мыслей. В конце концов я все еще мог оставаться объектом испытаний, хотя Эрмс и отрицал это категорически. Ведь он сам потом признал, что разговор наш не следует понимать буквально, что он является шифром, а значит, каким-то образом соотносится с не названными непосредственно значениями, которые стояли за ним, как невидимые призраки. Гораздо хуже было нечто иное.

В глубине души я начал сомневаться в самом существовании инструкции.

Правда, я старался убедить себя, что ошибаюсь, что моя подозрительность не имеет оснований, что без действительного намерения послать меня куда-то с весьма важной миссией никто не интересовался бы мной и не подвергал никаким испытаниям. Ведь у меня ничего не было на совести, и я не имел здесь, собственно, никакого веса, кроме этого неожиданного назначения, этой все время откладываемой, задерживаемой и вновь частично подтверждаемой миссии.

Если бы мне позволили в ту минуту задать один, только один-единственный вопрос, он звучал бы так: чего от меня хотят? Чего от меня хотят на самом деле?

Я готов был с радостью принять любой ответ – кроме одного.

Офицер за столом оглушительно засопел. Я вздрогнул. Высморкавшись, он заглянул в платок, потом, сопя, с разинутым ртом и оттопыренными губами, спрятал его обратно в карман.

Дверь отворилась. В комнату вошел высокий, худой, сутулый офицер. Было в нем что-то такое – трудно было сказать, что именно, – отчего он производил впечатление штатского, переодетого в мундир.

В руках у него были очки, которыми он быстро вертел, стоя в шаге от меня.

– Вы ко мне?

– Я к господину Прандтлю из Отдела Шифрования, – ответил я, слегка приподнимаясь с места.

– Значит, ко мне. Я капитан Прандтль. Пожалуйста, не вставайте. Вы насчет шифров, да?

Эта фонема прозвучала как сделанный в меня выстрел.

– Да, господин капитан.

– Пожалуйста, без званий. Чаю?

– Охотно.

Он подошел к маленькой черной дверце и из руки, которая через нее высунулась, принял поднос с двумя уже наполненными стаканами. Он поставил его на стол и надел очки. Тут же лицо его словно бы подобралось, худое, вызывающее, все в нем встало на исходные позиции и застыло.