Руки оторву! - [24]

К Петру подскочил невысокий обозный с двумя ведрами дымящейся воды. Командир русской конницы присел на корточки, а Дионисий окатил его из ведра, промокнул чистой льняной тканью, снова полил водой и протер уже другой тряпицей, промокая ее в посудине с пахучим маслом. Даже в сумерках доспехи Петра заблестели и заиграли бликами.

Захар с пастухом и его зловещей поклажей поехали вперед. За ним потянулись два десятка всадников, предварительно надев своим скакунам кожаные чулки. Кавалькада практически беззвучно растворилась в волнах ковыля.

Петр посидел немного на своем «троне», вдруг скомандовал:

– На конь.

Я с недоумением подчинился. Большаки сплотились вокруг Петра. За нами рядами по десять всадников выстроилась конница.

Рысью кавалькада тронулась вслед за Захаром и Бусом, на запад. Я догнал Петра, но вопрос задать не успел, командир сказал, как только я подъехал:

– Едем, на случай, если сугак наших на засаду наведет, вот сразу же об этом сильно пожалеет. Ненадежная птица – человек, который только за золото воюет, а тем паче своих предает. Пастух поверил, что бойцов только двадцать, значит, к стоянкам своим все равно поведет. А может, и по-честному расплатится, такое тоже бывает… Но очень редко. Недаром «сугак» по-кеценежски означает «предатель». А ведь раньше эти два народа заодно были… Все, всем молчок!

Подхваченные командирами сотен и десятков, эти слова шорохом облетели воинов.

По сигналу Петра все остановились. Несколько бойцов спешились, приложили уши к земле. Легкий ветерок шевелил ковыль, по небу забегали тучи, стало совсем темно. Где-то, то ли вдалеке, а то ли вблизи, послышалось звяканье упряжи и мерное постукивание, не похожее на копытную чечетку. Слухачи вскочили на коней, быстро обсудили что-то между собой, один из них подъехал к Петру, доложил:

– Колесницы, штук восемь-десять, запряжены четверками лошадей, пешцов пара сотен, не больше, лукари, скорей всего, ступают легко.

– От оно как, значит, – задумчиво проговорил Петр и, уже громко, обращаясь ко всем: – Большакам спешиться, стать широким клином, но так, чтобы слева и справа между вами места хватало двум телегам разъехаться. Коннице развернуть строй двумя полумесяцами от последних большаков.

Дождавшись, когда приказы были исполнены, Жеребцов зычно крикнул в темноту:

– Эге-гей, кто степь топчет, ковыль трясет, отзовись!

Ответ не заставил себя ждать:

– Сейчас, уруз, зазнакомимся, на могилке-то что написать?

– Ты писать все одно не умеешь, неумытый! А я для тебя яму рыть не стану! Зовут меня Петр Жеребцов, боярин светлого князя Всеволода! Запомните все, может, выживет кто из вас, чтобы детям своим рассказать, куда башку никогда не совать!

– Степь знает твое имя, Серп Гнева, – уже совсем близко прозвучало из темноты.

Мы стояли, как велел боярин, между нами проехали конники, раздавая длинные пики. Только Трегуз отказался, размахивая своим Дубасом. А наш командир возглавил строй большаков и крикнул мне:

– Повторяй за мной, а то без ног останешься!

Силуэты колесниц уже прорисовались во мраке и начали быстро приближаться, неприятно завывая. Трегуз, который стоял чуть впереди меня, со знанием дела сказал:

– Ножи на колесах жужжат, прыгай, потом бей!

Первая колесница уже поравнялась с Петром. Боярин резко оттолкнулся от земли и как будто ненадолго завис в воздухе, размашистым ударом древка пики выбрасывая из колесницы возничего и двух лучников. Четверка лошадей, лишившись управления, набирая скорость, унеслась в степь.

Трегуз не шелохнулся, когда на него выехала следующая жужжащая повозка. Точный удар Дубаса угодил прямо в дышло упряжки. Лошади остановились и даже попятились. А корзина с седоками, следуя беспощадному закону инерции, сделала широкую дугу и, выворачивая постромки, грохнула седоками по земле, только меховые шапки и потроха полетели в разные стороны.

Я был так увлечен этим зрелищем, что чуть не прозевал собственный выход.

Колесница вылетела из ковыля прямо передо мной. Прыгать вверх было поздно, и я нырнул головой вперед, спасая от гудящих лезвий ноги. При этом потерял пику, да еще и рука попала между деревянных спиц. Меня потащило прямо на острые ножи, закрепленные на ступице. Я что было сил схватился за обод колеса и рванул на себя. Вращение остановилось, и колесница замерла как вкопанная, возница ударился о высокий передок и затих, а лучники повалились друг на друга и очумело осматривали окрестности, соображая на каком они свете. Лошади стояли смирно, только фыркали и запаленно дышали.

Я осмотрелся: вокруг большаков валялись обломки пяти колесниц, значит, нужно ждать второй волны. Как только появились следующие пять, конница сорвалась с места, и за жужжащими повозками послышались крики и лязг оружия: наши рубили лучников противника.

На центральной колеснице, запряженной, в отличие от других, шестеркой лошадей, поднялся во весь рост возничий, судя по одежде – вождь. Его шапка и меховой жилет были из черно-бурой северной лисицы, на руках массивные золотые браслеты. Он закричал:

– Не по чести поступаешь, рус! Среди нас нет сыновей грома, выставляй простого бойца, а мой батыр увидит цвет его печени!