Рука в руке - [8]

— Ты, как всегда, встаешь рано! Выпей кофе, я составлю тебе компанию. Будешь?

Последний вопрос прозвучал риторически, как обычно у Виржиля, за что Жослин его всегда уважал.

— С удовольствием, Виржиль. Здесь я всегда чувствую себя желанным гостем. Мне не терпится познакомиться с миром, о котором рассказывал твой сын.

Виржиль насмешливо пожал плечами.

— Эх, Жослин… Ты же знаешь, что этот малый всегда требует самых диких животных. Он любит чувствовать власть над быками и лошадьми. Дома ему не нужны зрители.

Жослин выпил кофе, поставил чашку на стол, улыбнулся и спросил:

— Ну что, ты все-таки разрешил ему?..

Жослин помнил, каким суровым становился взгляд.

Виржиля каждый раз, когда он слышал о желании сына стать матадором. Но в этот раз его лицо потеряло былую жесткость.

— Ты же знаешь, Жослин, я много раз пытался его отговорить, хотя бы ради Марии. Тяжело видеть страдания матери, прощающейся с сыном перед каждым боем. Но я ничего не могу с этим поделать. Руис делает это не ради денег, как многие горделивые юнцы, желающие получить несколько испанских песо за бой. Мой сын не гонится за славой и социальным положением. Желание быть матадором у него в крови…

— Но ведь он не этого хотел, — вздохнул Жослин.

— Он всегда хотел диких быков и настоящего боя на арене, — продолжил Виржиль. — Он мечтал слышать крики толпы и чувствовать тело разъяренного быка рядом с собой. Он желал пройти этот путь до конца, и это правильно, потому что подобным делом нужно заниматься с полной самоотдачей. Бросив школу, он припер меня к стенке: хочу быть матадором, убивать. И я не смог отговорить его и отправил в школу тореадоров в Мадриде, где он начал выступать в novilladas[4], пропадая каждое лето на юге Испании. В нем как будто даже больше испанской крови, чем у его матери. Затем он прошел церемонию посвящения во взрослые матадоры в Лас Вентасе, куда Мария отказалась ехать.

Виржиль посмотрел на фотографию Руиса над столиком.

— Посмотри на него, Жослин, посмотри. Я не верил, что настанет этот день в Мадриде. Но когда я увидел его там, то был восхищен, насколько он может потрясать публику, насколько он велик и талантлив. Ему так и не удалось уговорить мать смириться с этим. С тех пор он одерживал победы одну за другой, стал знаменит в Мадриде. Ничего страшного пока не произошло, но сколько будет продолжаться такое везение? И вообще, некоторые тореадоры устают уже к двадцати годам, а другие… С этим ничего нельзя поделать…

Жослин покачал головой и ничего не ответил. Он представил драму, к которой была давно готова семья Васкесов. Он почувствовал страх Марии и ее ненависть к быкам-убийцам, которых они сами и выращивали. Руис мог бы продолжить это дело…

— Ну а я, — говорил далее Виржиль, — хожу смотреть бои. Девять раз из десяти мое сердце подпрыгивает при виде этого страшного действа. Но в конце он снова и снова восхищает меня. Я ошеломлен тем, что он делает. Представь себе сына, который заставляет все твое существо содрогаться… Это несравнимо с Мигелем… — Его голос стал хриплым.

— Я понимаю.

Некоторое время оба молчали. В доме стояла тишина, лишь слышно было, как часы пробили полшестого. Жослин выпил кофе, взял булочку и спросил:

— Как обстоит дело с хозяйством? Ты доволен?

Виржиль широко улыбнулся и ответил:

— Я очень доволен тем, как продвигаются дела. Теперь мы занялись выращиванием настоящих боевых быков. Это должно было произойти. Молодые не прошли испытаний. Публика требует настоящих воинов. В воскресенье в Ниме ты увидишь, насколько изменились зрители. Они стали больше знать и больше требовать. Возможно, это к лучшему. Я могу предложить им настоящих, конкурентных быков для Раньше мы руководствовались пожеланиями известных матадоров, забывая о качестве корриды. Теперь же хотим выводить породистых быков для зрелищного боя.

— Руис согласен с тобой? — поинтересовался Жослин.

— Он принадлежит к новому поколению. Я даже не знаю его мнения на этот счет. В любом случае мы одинаково требовательны к нашим животным. Чтобы стать таким, какой он на арене, он должен был согласиться с этим еще в начале своей карьеры. Думаю, что его не страшат даже самые злые быки из нашего стада.

Жослин зажег сигарету и вытянул ноги. Он долго рассматривал свои блестящие ботинки, которые впервые надел в эту поездку, понимающе переглянулся с Виржилем и спросил:

— Вот оно, счастье?

— Возможно… Но я за него плачу.

Жослин вздохнул. Он давно знал и слишком любил Виржиля, чтобы завидовать ему, но все же добавил:

— Когда я приезжаю к тебе, то словно возвращаюсь домой. Когда ты говоришь о своей семье, детях, быках, чувство грусти не покидает меня…

Жослин порывисто вздохнул:

— Детство осталось далеко, правда?

— Очень далеко.

— Приятно, когда у тебя есть такой сын, как Руис. Чувствуешь, что прожил не зря, верно?

— Да, но у него тяжелая судьба.

В этой фразе не было ни пафоса, ни гордости.

— Сейчас он строит себе дом в Сент-Мари[7]. Мать помогает ему. У него много денег.

— Красивый дом?

Виржиль снова улыбнулся, забыв о печали, и сказал:

— Да уж… Естественно, он совсем не похож на наш: повсюду хрупкая английская мебель, изящные витражи… Я не знаю, откуда он берет все это, но молчу. Я понимаю.