Рука судьбы или Этюд о предопределенности - [21]

Что же до этого места, то во время блужданий среди гробниц я, как и вы, обнаружил странные знаки, и однажды мне посчастливилось найти тайный проход в усыпальницу.

Я держал это знание при себе, надеясь, что смерть настигнет меня в этом склепе, где мое тело останется нетронутым и обратится в пыль, и никакие любопытные не станут осматривать его и задавать безжалостные вопросы.

Здесь я умру. Моя жизнь скоро завершится. Я больше не ропщу. Естественный закон управляет тем, что слишком часто кажется самым неестественным. Содеянное зло требует искупления: да помнят об этом все неразумные мира. Знай мы об этом заранее, мы могли бы измениться, ибо, как настоящее есть следствие предшествующей причины, так и наши действия в настоящем становятся причиной будущих последствий. Но мы предпочитаем терзать и преследовать тех, кто пытается приподнять завесу, забывая о том, что мы, смертные, блуждаем в темноте и малейший проблеск света может предупредить нас об опасностях, от которых нет спасения, когда мы оказываемся среди них.

ГЛАВА VII

Эта ужасная история, рассказанная в столь жутком окружении и в могильном мраке гробницы, потрясла нас, как легко можно себе представить, до глубины души.

Во тьме нам казалось, что отвратительная тварь с каждой минутой наливается злобой и вот-вот вонзит свои смертоносные клыки в тело, на котором жила. И все же, как ни странно, этот рассказ о горе и страдании, о мятеже и благородном сопротивлении, словно свел на нет наши собственные душевные муки и страх за себя, стер их в порыве дружеского сочувствия. Так всегда бывает в жизни — при встрече с горем и смертью часто возникает некий противовес, и история чужих мук и утрат порой заставляет нас забыть о своих. Влияние некоторых сильных душ, мужественно и без жалоб переживающих страдания, нередко позволяет другим, более слабым, набраться стойкости, чтобы выдержать еще большие испытания.

Когда наш спутник закончил свой рассказ, мы долго лежали молча. В такие минуты дружеское пожатие руки становится красноречивей всяких слов… Сомневаюсь, что профессору или мне когда-либо встречался столь наглядный пример для раздумий о действии Судьбы. Как ни прискорбно, наш практический век не поощряет такой образ мыслей. Мы продвигаемся вперед в том, что нам угодно именовать прогрессом, просвещением, развитием — для чего нам интересоваться Судьбой?

Мы изучаем законы наследственности и прилагаем их к разведению скота — но отвергаем их и пренебрегаем ими, когда речь заходит о человеческих существах. Мы смеемся над ними и ссылаемся на непостижимые законы Божьи — не потому, заметьте, что мы так уж религиозны, просто это позволяет нам уклониться от ответственности, но все еще считаться респектабельными. И мы живем — или, скорее, умираем — и лишь на пороге смерти удостаиваемся знания; следовательно, только в миг нашей смерти мы поистине бываем живы.

Тем не менее, мы гордимся своей свободной волей, в бесстыдном невежестве воспроизводим наш вид — и сознательно, уступая инстинктам плоти, обрекаем на проклятие и участь, что хуже смерти, наше дегенеративное, страдающее потомство.

Человек, конечно, всегда может сказать, что свобода воли позволяет ему избрать тот или иной путь, повернуть налево или направо, но при этом он не должен забывать, что подобное действие обусловлено сознательным усилием, тогда как бессознательное всегда влечет его по тропе Судьбы.

Подобные мысли роились в моей голове в жутком молчании, последовавшем за рассказом, а тем временем мы безмолвно готовились к собственной смерти и ниоткуда не ждали спасения.

Последней спичкой мы подожгли груду пропитанных битумом и сильно пахнущими мазями льняных бинтов, которыми когда-то была обмотана голова царственной мумии. Пламя взметнулось вверх неожиданно высоко, и мы поняли, что каким-то необъяснимым образом успели переместиться и находились теперь лицом ко входу в гробницу. Перед нами, словно страж, охраняющий вход, лежало оскверненное тело седьмого мертвеца. Бинты с левой руки, как мы заметили краем глаза, были полностью сорваны, и она свисала вниз из разбитого саркофага, почти касаясь пола. Эта мелкая деталь лишь на мгновение, не больше, привлекла наше внимание. Пламя должно было скоро погаснуть. Мы повернулись к языкам огня, последнему проблеску света, который ожидали когда-либо увидеть, и лежали, с сожалением наблюдая, как огонь горел все слабее и слабее и наконец иссяк. Не осталось ничего, кроме нескольких раскаленных угольков, пылавших среди вселенской тьмы. Мы немного отодвинулись друг от друга. Прощаний не было — довольно было и рукопожатий. Мы ждали смерти, и каждый был сам по себе.

Более чем вероятно, что профессор, до конца остававшийся верным науке, приготовился встретить свою гибель, устремив взгляд на седьмую мумию, занимавшую столь выгодное положение у выхода; так или иначе, едва огонь погас, старик издал изумленное восклицание.

— Смотрите! Смотрите! — прошептал он хриплым голосом.

Напрягая зрение, мы разглядели крошечное светящееся пятнышко размером с ноготь большого пальца. Не успел я пошевелиться, как Ченли с нечеловеческим усилием протащил свое тело по камням и схватил это пятнышко. Дрожащим от волнения голосом он велел нам поскорее раздуть угли угасшего костра. Спичек у нас больше не осталось, и если бы эту маленькую красную искорку не удалось вернуть к жизни, нас поглотила бы темнота. Раздирая фитиль фонаря, раздувая уголек и осторожно подкармливая его клочьями фитиля, я вскоре сумел добиться слабого свечения, затем огонек засверкал ярче — и при посредстве нескольких бинтов, сорванных с ближайшей мумии, снова вспыхнуло сильное пламя.