Рука судьбы или Этюд о предопределенности - [12]
Мы машинально бросились к выходу. Слишком поздно! Издевательский, дьявольский смех предупредил нас об опасности. В следующий миг раздался глухой рокочущий шум, а затем оглушительный грохот, прозвучавший в наших ушах канонадой тысячи пушек. Мы поняли, что камень рухнул вниз и отверстие было запечатано навсегда!
ГЛАВА V
Я не стану подробно описывать наши чувства: довольно будет довериться воображению читателя, чтобы представить, какую муку могла причинить нам сама мысль о вечном заключении под землей, погребении заживо! Чем больше утрата, тем спокойнее человек ее зачастую переносит, и то же, я полагаю, происходит под воздействием любого внезапного и сильного удара судьбы. Неожиданность всякой новой ситуации, будь то несчастье или успех, часто на какое- то время изгоняет из сознания тревогу. Старый профессор, который двенадцать часов назад чуть ли не плакал, как ребенок, будучи уверен, что не сможет достичь своей цели — теперь, пред лицом угрозы жуткой гибели, оставался невозмутим, как будто в этот момент был занят повседневной работой в отделе мумий Британского музея. Собственно говоря, на свет была извлечена и маленькая немецкая трубочка — но на сей раз профессор не собирался ее полировать до блеска эбенового дерева. Ах, нет! он лишь нежно сжимал ее нервными пальцами, как руку старого друга в час расставания.
Что же до нашего нового товарища, то он больше молчал, а немногие его слова, произнесенные прерывистым голосом, явственно свидетельствовали, какие страдания он испытывал из-за ужасного несчастья, которое нечаянно навлек на нас. Он не намеревался сдаваться, не испробовав все способы выбраться из подземелья. Но разве можно было бежать из подобной тюрьмы, из могилы, что сама была похоронена под склепом, из места, предназначенного оставаться тайным и столетиями пребывавшего неведомым? Надежды нет: тот дьявольский смех араба, вероятно, будет последним земным звуком, который мы услышим.
О Боже, какой ужас! Неустанные шаги вокруг мрачной тюрьмы, наши руки, шарящие по камням, глаза, утомленные темнотой, и сердца, отягощенные безнадежностью! Мы то и дело вздрагивали, замирая от страха, когда наш шепот порождал странное эхо, и подобие наших слов возвращалось к нам, словно исходя из мертвых уст застывших мумий, столько веков пролежавших в этой холодной, темной могиле.
В центре камеры находился колодец, огромная черная дыра, уходящая в недра земли, точно такая же, как в центре пирамиды в Каире. Не питая никаких надежд, мы снова и снова приближались к краю этого колодца и светили вниз фонарями, глядя в жуткую, безграничную черноту и гадая, придет ли к нам помощь из бездонных глубин.
Вскоре один из наших фонарей погас. Это напомнило нам, что близилась минута, когда мы и вовсе лишимся света. Как дети, мы жались друг к другу, охваченные ужасом от собственной беспомощности; подавленные и молчаливые, мы опустились на пол рядом с закрытым саркофагом, давно забывшим историю заключенной в нем мумии.
Со временем затихли последние слова. Час проходил за часом, и нам оставалось только ждать без всякой надежды на спасение, зная, что впереди нас ждет абсолютная темнота.
Лишь немногие, очень немногие способны осознать, что означает подобная тьма, вообразить это ощущение безымянного ужаса, что сжимает сердце и чудовищной свинцовой тяжестью падает на чувства, буквально вдавливая человека в землю. Какие необыкновенные видения и галлюцинации проходят тогда перед глазами! Все кружится, порой где-то в пространстве начинают плясать странные огоньки, похожие на разноцветных светлячков, затем из темноты появляются белые пятнышки, которые принимают облик мыслей, превращаются в призрачные, пугающие и фантастические безликие фигуры с искаженными формами — исчезают, чтобы вернуться — и возвращаются лишь для того, чтобы мучить, терзать и снова исчезнуть.
Ко всему ужасу нашего положения прибавилось и другое: температура в склепе, как мы заметили, быстро падала. Возможно, крайне угнетенное состояние духа сказалось на нашем кровообращении; но, как бы то ни было, холод постепенно проникал внутрь и пробирал нас до мозга костей. И, словно мук холода, темноты и пленения было мало, мы вскоре начали опасаться, что нас ожидает еще одно несчастье.
Наш странный молодой спутник, казалось, страшно страдал от холода: он весь дрожал, и я чувствовал содрогания его тела. Я стянул с себя куртку и накинул ее на плечи англичанина. Внезапно послышался слабый стон, очень похожий на тот, что мы слышали прежде. Я схватил профессора за руку. Он тоже услышал стон и приподнялся, прислушиваясь. И вновь мы услышали тихий стон, но теперь в отдалении. Мы протянули руки — и встретили пустоту: нашего несчастного спутника не было рядом, и мы услышали, как он отползал в дальний угол, чтобы страдать там в одиночестве.
У нас не хватило духу зажечь спичку и вытащить страдальца из его убежища. Мы инстинктивно понимали, что ничего хорошего из этого не выйдет, и потому вынуждены были молча слушать сдавленные стоны, время от времени срывавшиеся с его губ. Наконец его муки достигли апогея, и мы ощупью пробрались через склеп к укрытию нашего спутника, где обнаружили, что конвульсии прекратились, а бедняга в изнеможении лежит на полу.
