Рука Сфинкса - [70]

Он хотел поднять вопрос о том, где она будет спать, раз ее комната разрушена. Он пришел с намерением предложить свою постель. Он мог переночевать с Адамом, а она могла оставить себе большую каюту. Но теперь он передумал. Он понял, что лишь заставит ее чувствовать себя жалкой – и тогда она рассердится. Что ж, пусть устроится с Ирен и Волетой, – может, ей станет легче, когда она окажется ближе к команде.

Сенлин сообщил Эдит о приостановленных вахтах и ушел, а она продолжила скрипеть зубами, завязывая красную ленточку.

На самом деле он был рад сохранить свою комнату и кровать. Он плохо себя чувствовал с той самой минуты, как потерял сознание в Золотом зоопарке, хоть и не мог объяснить даже самому себе, что его тревожит. Больше всего загадочный недуг походил на зуд, который терзал то один орган, то другой. То мозг, то сердце, то печень. Зуд беспокоил так сильно, что Сенлина начинало тошнить. Он считал все это симптомами недоедания, но пир, которым только что насладился, первая настоящая еда за много дней, не вылечил его.

Возможно, он и правда болен.

Смешно. Он видел призраков неделями и только сейчас подумал, что, может быть, действительно нездоров.

Как только он остался один в своей каюте, ему захотелось поразмышлять над портретом Марии кисти Огьера, чтобы освежить память о жене.

Он надел ночную рубашку и забрался в перекошенную постель. Вынул картину из полости за изголовьем и прижал ко лбу, как святую реликвию. Слабый запах льняного семени и лака несколько месяцев заменял ему память об аромате Марии. Следы кисти на картине на ощупь напоминали отпечатки пальцев, и он с большим удовольствием ощупывал их.

Всего через миг ему стало лучше. Тошнота прошла, зуд превратился в теплую, мягкую тяжесть.

Подумать только, он оставил портрет в тайнике, отправившись в Зоопарк, прекрасно зная, что Ирен, возможно, придется спасаться бегством вместе с кораблем. Насколько близок он был к тому, чтобы потерять последнее, что осталось от Марии? Он решил, что такая ошибка не повторится. Отныне, куда бы Сенлин ни отправился, он возьмет ее портрет с собой.

Он едва ли удивился, учитывая искренние чувства, которые вызвала картина, когда рядом, под одеялом, появился призрак Марии в ночной рубашке.

– Рада, что мы снова разговариваем, Том.

– Я думал, ты ушла. – Он взглянул на нее, проверяя, не сделана ли она, как прежде, из влажных пятен краски, но Мария вернула облик из плоти и крови.

– С чего ты взял?

– Последний раз, когда мы виделись, ты велела мне отпустить тебя.

– Не говори ерунды. Я так сказала только потому, что там была та ужасная женщина и ты пересказывал ей мои слова.

– Она вовсе не ужасная женщина. Она верный друг, который спасал мне жизнь чаще, чем…

– Верный друг! – насмешливо перебила Мария. – Ее слепили из того же теста, что и Красную Руку, если ты забыл. Все указывает на то, что она еще один убийца.

– Значит, свое задание она провалила. – Поскольку тихие размышления над портретом теперь были невозможны, Сенлин спрятал картину и повернулся к призраку в постели. – Чего ты хочешь?

– О Том, ты делаешь мне больно. Я всего лишь хочу тебе помочь. Я тихий голос в твоей душе, который подсказывает правильный путь.

– Ты моя совесть, верно? Выходит, я ужасный человек.

Мария саркастично улыбнулась:

– Я всего лишь присматриваю за тобой. Устала видеть, как ты растрачиваешь свое преимущество.

– Какое преимущество? Мы в шаге от голодной смерти. Мы так привыкли удирать, поджав хвост, что можем стать в этом деле настоящими мастерами.

– И все-таки у тебя в руках вещь, которая не раз демонстрировала свою ценность для влиятельных людей. Не важно, что ты не понимаешь, почему она ценна, Том. Важно, что это благо! Как скоро ты это признаешь? Как скоро ты возьмешь все под контроль и прекратишь выжидать и гадать?

– О, прекрати! – рявкнул он.

Стук в дверь его каюты был опасливым, но знакомым: три быстрых удара. Он сел, пригладил одеяло на коленях. Призрак Марии исчез.

Сенлин позволил Эдит войти. На старпоме была «корабельная пижама»: бесформенная туника с веревкой вместо пояса. В этом наряде она выглядела совсем другим человеком, не в последнюю очередь потому, что он скрывал механическую руку. Сенлин вообразил, что видит толику ее прежнего деревенского образа.

– Полагаю, она вернулась? – спросила Эдит.

– Видимо, нам нужен новый сигнальный стук. Может, что-то вроде «громкий – тихий – громкий». – Он отстучал последовательность на тумбочке. – Как звучит?

– Неплохо, но зачем?

– Ну, чтобы выразить те неловкие вещи, которые мы предпочитаем не говорить вслух. Что-то вроде: «Не обращай внимания, я просто разорался на призраков».

– А-а, понятно. Может, он означает еще и: «Прости, что я испортила обед, выбежав из каюты, как избалованный ребенок»? – Она трижды стукнула по столу: громко – тихо – громко.

– Безусловно, – сказал Сенлин. – Это именно то, что может выразить такой сигнал.

– Между нами говоря, я думаю, он будет очень полезен.

Он натянул нелепый разноцветный шелковый халат, который раньше принадлежал капитану Ли.

– О, не надо, не вставай, – запротестовала Эдит, тщетно взмахнув рукой.

Сенлин проигнорировал ее протесты и затянул пояс на талии.