Рука Москвы - [39]

— Величие нации состоит в том, как она относится к своему прошлому. К памяти своих героев. С этим-то вы, надеюсь, согласны?

— Господин Янсен, не отвлекайтесь. Вы интересно начали, а теперь сворачиваете в сторону.

— Вовсе нет. На политсовете Национально-патриотического союза мы предварительно обсуждали этот вопрос. И решили, что внук национального героя Эстонии должен вести образ жизни, соответствующий своему высокому статусу. Пожизненная стипендия, скажем, в триста долларов в месяц — как вы думаете, этого хватит?

— Вы шутите? — спросил Томас, имея в виду саму идею такого обсуждения.

Но Янсен воспринял его вопрос более конкретно и, пожалуй, более правильно.

— Четыреста?

— Восемьсот, — сделал встречное предложение Томас и аргументировал его: — Высокий статус — это большие расходы.

— Пятьсот, — подвинулся Янсен.

— Ладно, семьсот, — прогнулся и Томас.

Янсен повторил:

— Пятьсот.

— А если шестьсот?

— Нет.

— Пятьсот пятьдесят, а? Ни вашим, ни нашим.

— Пятьсот и ни цента больше.

— Вам бы заниматься не политикой, а торговлей, — уважительно оценил Томас упорство контрагента. — Уговорили, согласен.

— С чем вы согласны? — удивился Янсен. — Я рассуждаю вообще.

— Что значит вообще? — возмутился Томас. — О деньгах нельзя рассуждать вообще. Деньги — это вам не идеи. Это конкретная вещь. И о них нужно говорить конкретно.

— Но вы же сами сказали, что не намерены в этом участвовать ни с какого бока, — напомнил Янсен. — Я вас правильно понял? Вы еще что-то говорили про какого-то коня.

— Да, говорил, — вынужден был признать Томас. — Про коня римского цезаря Калигулы. Это исторический факт, господин Янсен. Но я не понимаю, какое отношение этот исторический факт имеет к нашему разговору.

— А что же вы видели своими глазами в гробу?

— Я?

— Да, вы. Такой вопрос вам зададут журналисты в аэропорту. Как вы ответите?

— Очень просто. Скажу, что ничего не видел.

— Вот как? Почему?

— А я не смотрел.

— Странно. Почему же вы не смотрели?

— А на что смотреть? Останки и останки.

— И вы полагаете, что такой ответ стоит пятисот долларов в месяц пожизненно?

— Пожалуй, не стоит, — согласился Томас. — Да, вы правы. Не стоит. Ладно, давайте еще раз. Вы спрашиваете: «Что вы видели в гробу?» Так?

— Да, так.

— Отвечаю: «Я ничего не видел».

— Почему?

— Слезы застилали мои глаза.

— Какие, черт возьми, слезы?

— Как это какие? Неужели непонятно? Слезы волнения. От торжественности момента. Слезы волнения застилали мои глаза.

Янсен ненадолго задумался, с неодобрением покачал головой, но все-таки согласился:

— Ладно, пусть будут слезы волнения. Не ахти что, но в общем сойдет. Будем считать, что мы нашли общий язык.

По своей натуре Томас был человеком доверчивым, но вовсе не легковерным. Он прекрасно понимал, что когда речь заходит о бабках, слова вообще ничего не стоят. Сейчас Янсену нужно, чтобы Томас помалкивал. Поэтому он готов наобещать золотые горы. А что будет после того, как отгремит оружейный салют над могилой национального героя? Поэтому Томас решил слегка провентилировать ситуацию.

— С какого времени я буду получать стипендию? — деликатно полюбопытствовал он.

— С того дня, как останки вашего деда будут преданы земле.

— А нельзя ли с того дня, как я стал внуком национального героя? Это было бы как-то естественней.

— Не наглейте, — посоветовал Янсен. — Ваше содержание и так обходится нам в копеечку.

— Что ж, нет так нет, — не без некоторого разочарования проговорил Томас. — Другой бы спорил. А я никогда не спорю. Вы сказали: нет. И я говорю: полностью с вами согласен.

В словах Янсена был резон. Да, был. Что там ни говори, а национал-патриоты пока все оплачивали. Апартаменты в гостинице «Виру», счета в ресторане, «линкольн» с водителем, охрану, пресс-секретаря. Даже на его гардероб не пожалели бабок. Понятно, что они делали это не из любви к Томасу. Просто им нужно, чтобы внук национального героя выглядел, как внук национального героя, а не как привокзальный бомж.

На этом разговор можно было закончить, но у Томаса появился еще один вопрос, который в этой ситуации был очень важным. В сущности, это были проблемы Янсена, но Томас все же решился его задать:

— Скажите, а моя охрана… они тоже?

— Что — тоже?

— Тоже ничего не видели?

— Абсолютно ничего, — отрезал Янсен.

— Почему?

— Потому что слезы волнения застилали их глаза. И вот что еще, Томас Ребане. Поменьше болтайте. Чем меньше вы будете болтать, тем лучше для вас.

Томас не понял, с каких хренов слезы волнения могли застилать глаза этих русских ребят при виде конских костей в гробу эсэсовца, но решил этот вопрос с Янсеном не обсуждать, а при случае задать его Мухе. Случай представился, когда в мюнхенском аэропорту ждали посадки на самолет. Но при первой же осторожной попытке Томаса начать этот разговор обычно доброжелательный и словоохотливый Муха как-то странно, исподлобья, взглянул на Томаса — будто бы откуда-то изнутри его выглянул совсем другой человек — и посоветовал:

— Придержи язык, Фитиль. Придержи. Так будет лучше.

Ну, когда два таких разных человека дают один и тот ж совет, стоит, пожалуй, ему последовать. Тем более что обсуждать эту тему было решительно не с кем. Муха отпал, а у Сергея Пастухова и у Артиста вид был почему-то такой, что к ним было даже как-то боязно подступаться.