Рудобельская республика - [67]

К вечеру красные отряды возвращались в Гомель. На первом эшелоне трепетал закопченный, с мазутным пятном, небольшой красный флаг. Возле него, за поручнями паровоза, стояли два красноармейца, подпоясанные пулеметными лентами, с винтовками наперевес. Они всматривались в узкую колею железнодорожного полотна, в набрякшие весенними соками перелески, в высокое лиловатое небо. Бойцы в теплушках галдели и распевали. За первым эшелоном двигался молчаливый состав с пленными. На тормозных площадках стоял конвой.

Последним прогрохотал по рельсам бронепоезд. Командовал им Александр Соловей. Он прислонился к холодной шероховатой стене. Тело все ныло, как после тяжелой работы; сами закрывались глаза, и казалось, его окутывает огненно-оранжевый туман. Выплывают знакомые лица, беззвучно взрываются гранаты, а стук колес напоминает бесконечную пулеметную очередь.

Он то просыпался, вступал в разговор и зубоскалил вместе с командирами и бойцами, то снова проваливался в туманное мельтешение воспоминаний и снов.

Утром прибыли в Гомель. На Полесском вокзале, где недавно был штаб мятежников, красноармейцев встречал председатель уездного комитета товарищ Хатаевич. Он только что возвратился с VIII съезда партии. Мятеж вспыхнул и был ликвидирован, когда он находился в Москве. Вместе с Хатаевичем пришли перевязанные, чудом оставшиеся в живых защитники «Савоя».

Они приветствовали красноармейцев и благодарили за освобождение города.

Командиры обступили Хатаевича:

— Ну как там, в Москве?

— Что товарищ Ленин на съезде сказал?

Хатаевич скупо отвечал на вопросы. Потом жарко и взволнованно заговорил:

— Стрекопытовский мятеж — не случайный бунт бывшего офицерья. Это только одно звено в цепи широкого вражеского заговора. Мятежи и погромы по приказу контрреволюционного центра начались одновременно в разных районах страны. По соседству с нами, в Борзнянском уезде Черниговской губернии, бушует кулацкое восстание. Его подняли эсеры, а бандами командует царский полковник Секира. Наш революционный долг помочь черниговским товарищам ликвидировать кулацко-эсеровский мятеж. Вы измучены боями со стрекопытовскими бандами. Но время не ждет. Жизнь борзнянских коммунистов, рабочих и крестьян в смертельной опасности. Озверевшее кулачье и эсеровская сволочь жгут села, мордуют и расстреливают большевиков и крестьян.

Соловей не дослушал Хатаевича, поднял руку и зычно скомандовал:

— Бобруйский батальон и приданные к нему отряды, по вагонам!

Через час поезд с красным флагом на паровозе двинулся на Бахмач.

13

Леса отбегали дальше и дальше. Они казались голубовато-сизыми полосками между отсыревшей землей и серым небом. Где-то далеко, вдоль полевых дорог, торчали одинокие тополя, мелькали хуторки и вытянувшиеся села с белыми церквушками.

Все чаще и чаще за окнами, в паутине голых садов, проплывали мазанки под камышовыми крышами, поблескивали по ярам озерца весенней воды. Начинались затянутые синеватым маревом степи. То здесь, то там, словно снежные островки, белели стаи гусей; возле самого полотна стреноженные лошади хрумкали высохшими будяками. Степь дышала горьковато-пьяным чадом весны и влагой набрякшего чернозема. Медленно, словно за кругом неестественно огромной карусели, плыли просторы полей, менялись краски и картины. Временами пробивалось солнце, и в окна вагона врывались широкие снопы пыльного света, подсиненного облачками махорочного дыма.

Красноармейцы дремали. А Соловей не отрывался от окна. Его тревожили и манили запахи весны, необъятные просторы чуть-чуть пробудившейся земли — все, что он так любил с детства. Но не только очарование милыми сердцу картинами притягивало его к окну — он ни на минуту не забывал, что отвечает за каждого бойца батальона, что где-то их ждет бандитская засада и нужно быть готовым в любую минуту ринуться в бой.

Поезд остановился возле маленькой станции Макашино. «Неужели не хватило дров или воды?» — подумал Соловей и выпрыгнул из вагона. Возле паровоза стоял дежурный и что-то говорил машинисту. Александр подбежал к ним.

— Приехали, товарищ командир, — спокойно сказал седоусый машинист.

— Куда приехали? Нам ведь нужно на станцию Дочь, — горячился Соловей.

— Эту Дочь уже сукин сын Антонов оседлал.

Учтивый дежурный стоял навытяжку.

— Мы придержали ваш эшелон, чтобы предупредить, что прошлой ночью Дочь заняли бандиты. А они на все способны.

— Много их там?

— Точно не знаю. Но с утра по телефону матерятся и угрожают. Недавно из Бахмача пришел состав. Машинист рассказывал, что в здании вокзала не осталось ни одного целого стекла, на перроне разложили костер, потрошат гусей, дерутся и пляшут казачки Антонова. Пассажиров грабят. Словом, сами решайте. Наше дело предупредить.

Соловей прикусил нижнюю губу, насупил брови. Молчали дежурный и машинист.

— Что вы в ближайшее время отправляете в ту сторону?

— Платформы с балластом. — Дежурный вытащил большие карманные часы на цепочке. — Отправятся через час пятнадцать минут.

— Ясно, — ответил Соловей и приказал машинисту поставить эшелон на запасный путь, а сам с дежурным пошел в здание вокзала. Он отстучал телеграмму в Гомель, чтобы Молокович выслал в Макашино отряд могилевских и смоленских курсантов.