Рудобельская республика - [21]

Председатель присел между Микодымом и Параской, протянул красные окоченевшие руки к горячей дверце.

— Вот это свищет! — заговорил Микодым. — Глянул в окно, думаю — снеговик тащится, а пригляделся — председатель. И чего тебе в то Хоромное ходить? Ночуй хоть у меня. Тебя любой примет.

— Это верно, да стариков с сестрою обижать не хочется.

Параска слушала, опустив пушистые ресницы, только порой поглядывала на Соловья и вновь отводила глаза.

Затем втроем зашли в комнату председателя. Сбоку за столом, заваленным толстыми прошнурованными книгами, сидел Максим Левков. Он перелистывал страницы и выписывал что-то в школьную тетрадку. Александр поздоровался и пошутил:

— Не ревизию ли надумал делать старой царской волости, бумажная душа?

— Это точно. Вот гляньте — шнуровая книга межевого обмера земель нашей волости, — он открыл серую в разводах обложку, — за тысяча девятьсот десятый год. Полюбуйтесь. У Ермолицких и Перегудов больше земли, чем у восьмидесяти руднянских мужиков.

— Это и без книги видно, — вставила женщина. — Да разве сравнишь наши пески да трясину с той земелькой, что шершни под себя подгребли?

— Теперь сравняем, Параска. Давайте рассказывайте, что вы с Микодымом выяснили.

Микодым вытащил из-за пазухи лист конторской бумаги, разделенный на два столбика. Над одним жирно, наслюненным карандашом было написано «кому», над другим — «что надо». Микодым начал называть фамилии вдов, солдаток, инвалидов, вечных батраков, у которых не было ни коня, ни коровы, ни семян на весну. Параска только кивала головой да то и дело присказывала:

— Ой правда, ой голытьба, почище, чем у нас.

В списках часто повторялись одинаковые фамилии: Ковалевичи, Гошки, Падуты, Жулеги. Поэтому Соловей все время останавливал Микодыма:

— Это который Ковалевич, Кажушка или Ершик?

Микодым называл уличное прозвище и читал дальше.

— Надо будет в каждом селе организовать комитеты бедноты. Они будут советской властью на местах. Пусть собирают людей и решают, кому, чего и сколько давать. А теперь надо забрать все лишки зерна в панском дворе и у застенковой шляхты. Свезем в магазин и будем раздавать бедноте.

— Жди, отдаст тебе шляхта хлеб, — вмешалась Параска. — Скорее, в ямах погноят или в прорубь спустят.

— Пусть только попробуют! Кон-фис-куем, — по складам произнес Соловей незнакомое слово и тут же объяснил: — Силой возьмем.

— Взять, может, и возьмешь, а чем отдавать будешь? Вот припрутся легионщики или еще какая зараза, что тогда? — высказала Параска свои тревоги. — Вон в Бобруйске, говорят, поляки что хотят, то и выделывают. И Советы от них попрятались. Ты их один раз попугал, смотри, чтобы они не припомнили тебе.

— Не бойся, Параска. Не пустили и не пустим. А то, что болтают шляхтянки в церкви, не слушай и другим не пересказывай.

— Кто тех шляхтянок слушает? Золовка моя вчера из Глусска от доктора ехала, у меня ночевала. Говорит, все местечко как пчелиный рой гудит. Балаголы из Бобруйска пробились. Раньше они бородатые были. Теперь и родные дети не узнали: саблями их «канарейки»[13] побрили, шомполами расписали и товар весь забрали. А Советов, говорит, и духу не слышно.

Все внимательно и настороженно слушали Параску. Задумался и Соловей. Может, если бы кто другой плел, не поверил бы. А в том, что рассказывала Параска, чувствовал, была доля правды. Но нельзя показывать тревогу и беспокойство. Александр улыбнулся и пошутил:

— У генерала одни заботы, у нас — другие. — Потом серьезно добавил: — Нужно быстрее комитеты бедноты создать и провести конфискацию. А если сунутся легионеры, встретим еще лучше, чем в прошлый раз.

Параска с Микодымом собрались уходить по комбедовским делам. Прощаясь, Соловей посоветовал им вечером собрать свой комитет и прикинуть, сколько у каждого кулака можно взять зерна.

Оставшись один, Александр задумался. Он знал, что мятежный генерал не простит им — обязательно пошлет своих солдат на Рудобелку. Он ждал вестей из Бобруйска, но их не было. Молчали и хлопцы из Ратмирович. А тут на тебе — Бобруйск, говорят, захватил польский мятежный корпус. Видно, уездный комитет в подполье. А как точно узнать? Надо пока самим принимать решение. И такое, чтобы ни на шаг не отступать от декретов революции.

На какое-то мгновение Соловей почувствовал себя отрезанным от всего света. Газеты в последнее время не приходят, — значит, их в Бобруйске перехватывают легионеры мятежного корпуса. Вестей из уездного комитета давно нет, — видно, никак не могут связаться. А какие планы у Довбор-Мусницкого? Если правда, что захватил Бобруйск, то, конечно, захочет расширить свои владения и с новой силой ударит по Рудобелке. С какой стороны? Конечно, с железнодорожной.

Левков словно угадал, о чем думает председатель.

— Что делать будем, Александр? Два десятка польских карабинов, штук пятнадцать трехлинеек да с полсотни берданок у нас есть. Соберем еще кое-что. А у них армия, пулеметы, гранаты.

— И все же мы сильнее любой армии. Те не знают, чего они хотят и за что воюют. Видал бы ты, как легионеры отдавали нам карабины. Словно радовались, что сбыли их. Да какие они там, к черту, поляки! Католики здешние, даже слова по-польски сказать не умеют. От немецких пуль спасались в этом корпусе. А у нас народ. Кому стрелять не из чего — «ура» кричать будет. И это, брат, большая сила! Надо сегодня и завтра, Максиме, перевести отряды поближе к станции. Солдаты наши в лаптях и свитках ходят, так что никто ни о чем и не догадается. А чуть что — из-за любого куста влупят. Отобьют панов, резвины на плечи — и пошли овечкам сено припасать. Попробуй найди их. Анупрею с Прокопом накажи, чтоб до утра примерно полсотни человек с гранатами и винтовками отправили на Ратмировичи.