Рудимент - [13]

Я же не знала тогда, что мамочка с ними заодно.

Они мне не делали больно. Я бы запомнила, если бы было очень болезненно. И впоследствии процедуры, подобные этой, происходили неоднократно. В последние годы я уже перестала обращать внимание…

Мама крутила у меня перед носом каким-то идиотским котенком, или слоненком. Я отлично его запомнила: у зверя были выпученные глаза, словно ему врезали между ног, или он подавился рыбной костью. Ума не приложу, кто придумывает такие игрушки, что ребенок может испугаться в темноте!

— Смотри-ка, Бобби говорит Дженне «Приветик!» — отвлекала меня мамочка. А я все равно постанывала, потому что за белой простынкой шевелились две тени в масках. Они меня привязали к столу, такой огромный стол, как в Голубой перевязочной, и прямо над головой висела шестиглазая лампа.

Я чувствовала, как они трогали мою руку, привязанную отдельно, а затем появлялась игла. Шприц я не видела, но точно предвосхищала момент, когда он должен был воткнуться мне в кожу. Один раз, и другой. После этого рука онемела, я не чувствовала ее почти до плеча. И эти двое, в масках, могли делать то, что задумали. Потом они фотографировали, а я билась в кожаных петлях. А мама целовала меня и плакала.

Хорошо, что им хватало ума спрятать за простыней то, чем они занимались. Наверное, в три года я лишилась бы рассудка, а сейчас могу лишь улыбнуться. Ничего особенного они не совершали. Втыкали в обезболенную руку иглу и засекали время, как долго она выходит. У обычного человека этот процесс занял бы несколько дней и сопровождался бы нагноением. Из меня игла выходила за несколько минут.

Они так нуждались в замерах, в прогнозах, в динамических построениях! Год за годом они регистрировали мои способности к заживлению, или как правильно назвать. Спустя время я спокойно переносила подобные процедуры без всякой простыни, и когда добренький Пэн Сикорски втыкал в меня что-то, мы даже ухитрялись болтать. Мама при этом давно не присутствует. Наверное, все-таки неприятно, когда режут ее ребенка!

Я как-то спросила Сикорски, почему нельзя было меня усыплять. Он сказал, что полный наркоз еще никому не шел на пользу. И сам мне показал на снимках, что происходит с веной. Если пережать сосуд, то у любого теплокровного существа образуется гематома, а кровь начинает искать обходные пути. Соседние вены берут на себя часть нагрузки, пока все не придет в норму. На такую операцию у организма уходит порядочно времени.

Я видела снимки. У меня после перекрытия вены в течение минуты образуется новое русло. Иногда я думаю, что Сикорски дорого бы дал, чтобы проткнуть мне сердце и посмотреть, что из этого выйдет.

Очень скоро ему представится такая возможность.

После этого мама вытирала мне лоб салфеткой и гладила мне волосы. Я до сих пор помню запах духов, которыми она пользовалась четырнадцать лет назад, и помню прохладную ткань ее белого халата. Я думаю, что она меня все-таки любила и страдала вместе со своим ребенком.

Но простить ее невозможно, потому что она знала, кого родила, и знала, что ее ребенок будет страдать. Я на тебя здорово разозлилась, Питер, когда ты заявил, что матерям надо прощать. Помнишь, ты еще удивился, почему я такая злая? Я же не могла тогда с тобой поспорить, потому что твоя мама начала пить с горя и не бросала тебя. А главное — она же не нарочно рожала будущего инвалида.

Моя мама отчетливо представляла, чем все может закончиться. Я помню, что перед тем, как переехать на юг, в Джексонвилль, она отвезла меня на первую серьезную операцию. Я подслушивала, как они говорят обо мне. Они спорили и ругались. Мне показалось, что мама несколько раз всхлипнула. Наверное, именно тогда они получили снимки и обнаружили, что программа модуляторов дала сбой.

Мама сказала:

— Не исключено случайное рудиментарное образование…

— Почему ты обзываешь меня «рудимент»? — строго спросила я. Мама засмеялась, а сладенький Пэн Сикорски подарил мне леденец. Он вечно таскал мне сладости.

— Я тебя не обзывала! — отговорилась мамочка, — Ты уснешь, а когда проснешься, все уже будет в порядке, и мы сразу поедем. У Дженны в животике есть одна лишняя маленькая штучка, которую надо убрать. Иначе моя Куколка будет очень болеть…

Теперь я могу тебе рассказать. Вот только выпью немножко, для храбрости. Не беспокойся, милый, я не стану алкоголичкой. Просто не успею, они найдут и убьют меня гораздо раньше…

6. КРОЛИК В СТРАНЕ УДАВОВ

Когда хотят написать о благородстве, часто втыкают фразу насчет того, что выбор есть всегда. Мол, у человека всегда остается лазейка, чтобы не чувствовать себя законченным подлецом. Например, повеситься. Или броситься грудью на пулемет. Или публично покаяться.

Мне не в чем было каяться, когда меня нашел этот человек. Доктор Бинченто. Я сразу же понял, что меня нарочно оставили в саду одного, дабы он мог подойти и обстоятельно со мной побеседовать.

— Добрый день, Питер! — ласково обратился он. — Я знаю, что ты неплохо говоришь по-английски, так что обойдемся без переводчика.

Он представился сотрудником организации с непроизносимой аббревиатурой, которая помогает одаренным детям, имеющим проблемы. Сердце мое екнуло. Я отложил журнал. Этого человека я видел впервые.