Ручная кладь - [37]

Утром, еще затемно, в сенях послышался шум и немецкая речь. Мама, крикнув: «прячься», побежала к дверям, а я залезла за печку. Раздались выстрелы и мамин крик, я понимала, что нужно спрятаться, но от страха я не могла даже пошевелиться. В дом вошли двое фашистов, один направил на меня пистолет. Раздался щелчок, я зажмурилась, но выстрела не прозвучало. Я почувствовала, как меня подняли. Взяв в охапку, немец понес меня в сторону леса. Когда дом скрылся между деревьев, фашист поставил меня на снег и стал разговаривать со мной по-немецки. Я ждала, когда он, наконец, убьет меня, но он только говорил, говорил, говорил. Мне было страшно и холодно. Я плакала и звала маму. Он достал какой-то сверток, развернул и протянул мне. До этого я никогда не видела шоколад и даже не знала о его существовании. Я смотрела на этот коричневый кусок и не понимала, что немец от меня хочет. Тогда фашист поломал плитку и, взяв дольку, положил себе в рот. Он стал демонстративно причмокивать, показывая, как вкусно. Я тоже взяла кусок. Сначала мне показалось, что он горький. Выплюнуть было страшно, а проглотить — противно. Морщась, я держала его во рту. У нас дома не было ничего съестного, и мне очень хотелось есть. Возможно поэтому, привкус горечи пропал, я проглотила шоколадку и попросила еще. Немец отдал мне весь сверток и ушел. Я не знала, что делать. Сквозь деревья виднелось зарево, обрамленное клубами черного дыма — это горела наша деревня. А я стояла, спокойно и безразлично, отламывая по кусочку, ела шоколад. Он был как волшебный — успокаивал, дарил уверенность и надежду. Чем больше я ела, тем мне становилось легче. Сначала я надеялась, что мама пойдет меня искать. Я вроде и понимала, что фашисты убили ее, но шоколадка словно заколдовала меня. Мне чудилось вот-вот раздастся ее голос, и появится замотанная платком фигура. Взрывы снарядов раздавались все ближе и ближе. Земля дрожала у меня под ногами. Только когда шоколадка закончилась, мне снова стало страшно. Я внимательно осмотрела бумажку, в которую она была завернута, в надежде найти еще крошечку, но нашла только фото: красивая, как настоящая открытка, фотография троих детей. Я раньше не видела таких красивых карточек и, решив, что ее можно обменять на еду, спрятала за подкладку пальто.

Место, где была наша деревня, превращалось в месиво: осколки снарядов пролетали совсем рядом. Оставаться было опасно. Мне никогда не приходилось одной ходить через лес, но выбора не было, и я пошагала в соседнее село».

Марина любила рассматривать это фото. Трое счастливых ребятишек: две девочки лет восьми-девяти и мальчик постарше смотрели счастливыми глазами. Кто эти дети, кто этот немец, оставалось для нее загадкой. Мама не хотела даже слушать о том, что нужно найти этих людей. Запуганная сталинским режимом, она и Марине строго-настрого запретила кому-либо рассказывать эту историю или показывать фотографию.

Марина ослушалась. Сначала выучила немецкий, затем занялась розыском людей с фотографии. Запись на обороте была слишком расплывчатой и малоинформативной, но в словах — «ищите и обрящете» заключен магический смысл. Поиски, затянувшиеся на долгие годы, однажды увенчались успехом.

Маленькая деревушка Кляйнес Дорф находилась всего в 40 километрах от Франкфурта. Марина остановила машину у дома тридцать семь единственной улицы и осмотрелась. Ограждения у дома не было и узкая выложенная плиткой дорожка, виляя между кустов, вела прямо к входу. Дверь долго не открывали, хотя в окнах горел свет, и слышались голоса. Наконец на пороге появилась немолодая женщина и, вежливо улыбаясь, поинтересовалась целью визита. Марина спросила Франка Хуберта. Женщина замялась, а из глубины дома послышалась старческая ругань, прерываемая сухим заливистым кашлем.

— Гони их прочь! — громко сипел неприятный мужской голос.

Женщина поинтересовалась, что собственно Марине нужно от Франка и пока Марина объясняла и доставала из сумочки фото, на пороге появился старик, опирающийся на ходунки.

— Пошла отсюда, — грубо закричал он и закашлялся.

Марина растерялась и, молча, протянула ему фотографию.

— Что это такое? — возмущено спросил старик, кивая в сторону фото.

— Помните, вы спасли жизнь девочке под Ленинградом?

Старик на мгновенье замер и посмотрел на Марину холодным взглядом бесцветных глаз.

— Не врите, я никого не спасал, — просвистел он, облокотился на ходунки и, взяв в руку фотографию, сощурил глаза.

— Хелен, очки принеси, — прикрикнул он на женщину, и та мигом скрылась в глубине дома.

Старик снова раскашлялся и пристально уставился на Марину.

— Кто тебя сюда прислал? — спросил он.

— Никто, — ответила Марина, напрягая весь свой немецкий, чтобы объяснить вкратце причину визита.

Старик ее не дослушал — приступ кашля согнал его с крыльца.

— Пойдем, — сказал Франк и медленно поковылял в дом. Марина хотела ему помочь, он старик только грубо оттолкнул ее, буркнув, что не нуждается в помощи.

Они вошли в гостиную, и Франк осел в кресло перед телевизором. Би-би-си, рассказывала занимательные истории из жизни бабочек, и разноцветные представительницы отряда чешуйчетокрылых грациозно порхали по огромному экрану.