Рубикон. Триумф и трагедия Римской республики - [140]

И Август оказался перед вызовом — и великой возможностью — убедить их в противоположном. Надо было добиться этого, и тогда основы его режима сделались бы прочными. Гражданин, который сумеет вернуть своим собратьям не только мир, но также их обычаи, прошлое и гордость, будет воистину достоин высокого звания августа. Однако он не мог сделать это чисто законодательным путем: «зачем нужны пустые законы без оживляющих их традиций?»[297] Одни только декреты не способны воскресить Республику. Это может сделать только римский народ, показав себя достойным трудов Августа, — и в этом заключались гениальность и величие его политики. Новую эру можно было представить моральным вызовом такого рода, с какими часто встречались римляне в прошлом и какие преодолевали. Август, не претендующий на власть большую, чем подобает ему согласно достижениям и престижу, призывал своих соотечественников разделить с ним труды по восстановлению Республики. Короче говоря, он предлагал им вновь ощутить себя гражданами.

Программа по обыкновению была оплачена золотом побежденных. На реализацию мечты Августа ушли доходы, полученные после падения Клеопатры. В 29 году до Р.Х. Октавиан возвратился в Рим с Востока, доставив в трюмах своих кораблей сказочные сокровища Птолемеев — и немедленно начал расходовать их. В Италии и провинциях были приобретены огромные участки земли: Август ни в коем случае не намеревался повторять чудовищное преступление свое молодости — расселение ветеранов на конфискованных землях. Ничто не вызвало большего горя и смятения, ничто не оказало такого жестокого воздействия на самосознание римлян. И теперь Август пытался загладить прошлые грехи ценой колоссальных расходов. «Гарантия прав собственности каждого гражданина» — таким стал долгосрочный лозунг нового режима, во многом способствовавший укреплению широкой популярности Августа. Римляне видели в землевладении в такой же мере моральное благо, как и социальное или экономическое. И люди, облагодетельствованные его возвращением, усматривали в этом провозвестие нового золотого века: «возделывание возвращается на поля, с уважением ко всему священному, освобождая человечество от тревоги».[298]

Конечно, золотой век потребует исполнения некоторых обязанностей от тех, кто будет наслаждаться его благами. В отличие от описанной Вергилием утопии он не будет раем, избавляющим от трудов и опасностей, иначе не вырастить стойких и выносливых граждан. Август тратил сокровища Птолемеев не для того, чтобы сограждане его ленились, как изнеженные люди Востока. Напротив, он представлял себе мир таким, как исстари видели его все римские реформаторы: в обновлении простых и старинных крестьянских добродетелей, в возвращении Республики к своим основам. Он затрагивал нужную струнку, ибо такой была сущность римского мифа: ностальгия по чтимому прошлому, само собой, но в духе строгом и несентиментальном, том самом, что ковал железные поколения граждан и донес штандарты легионов Республики до краев света. «Труд неустанный все победил, да нужда в условьях гнетущая тяжких!»[299] Так писал Вергилий, пока Октавиан на Востоке расправлялся с Клеопатрой и полагал конец гражданской войне. Никакого праздного рая, но нечто более неопределенное, интригующее — и по римским понятиям более стоящее. Почести в Республике никогда не являлись самодостаточной ценностью; в них видели средство достижения бесконечной цели. И то, что можно было сказать о гражданах, естественно, оказывалось справедливым и для самого Рима. Борьба и непоколебимость перед несчастьям всегда были сутью его бытия. Такое утешение даровала история поколению, пережившему гражданскую войну. Бури рождают величие. Из нищеты возникает обновление цивилизованного порядка.

В конце концов, кем являлся сам Цезарь Август, как не потомком изгнанника? Задолго до того, как возник город Рим, князь Эней, внук Венеры и предок рода Юлиев, бежал с небольшим флотом из горящей Трои в Италию, совершив дарованный ему Юпитером путь ради нового начала. От Энея и его троянцев в результате пошел римский народ, который в душе своей до сих пор чувствовал какую-то неприкаянность. Сколь бы ни были довольны римляне тем, что имели, они всегда были готовы бороться и сражаться за большее, ибо такова была судьба граждан Республики — и она освящала Августа и его миссию.

В начале Рима был заложен и его конец. В 29 году до Р.Х., том самом, когда Октавиан возвратился с Востока, чтобы начать свою программу возрождения Республики, Вергилий начал сочинять поэму об Энее. Ей предстояло стать великим эпосом римского народа, исследованием его первородных корней и недавней истории. Подобно призракам, знаменитые имена из будущего посещают видения троянского героя: естественно, Цезарь Август, «сын бога, вернувший золотой век»,[300] а с ним и другие — Катилина, «трепещущий пред ликами Фурий», и Катон, «дающий закон справедливым».[301] Когда Эней, потерпевший кораблекрушение у африканского берега, забывает о своих богом данных обязанностях перед будущим Рима и тешится с Дидоной, царицей Карфагена, читателя волнует то, что случится с потомками троянцев — Юлием Цезарем и Антонием; тает Карфаген и сливается с Александрией, а Дидона — с Клеопатрой, столь же роковой царицей. Ушедшее и грядущее бросают тень друг на друга, встречаются, сливаются и разделяются снова. Когда Эней плывет вверх по Тибру, на поле мычат коровы — там, где через тысячу лет будет находиться Форум Рима времен Августа.