Рубикон - [33]

Этруски, достав откуда-то красный шнур, вмиг обвели на траве круг для боя.

— Мы держим за новичка!

— Поединок — негладиаторский бой, чтоб об заклад биться, — надменно бросил Корнелий.

Раздевшись до пояса, борцы схватились. Агриппа едва доходил до подбородка своему противнику, но был шире в плечах и казался увесистей.

Корнелий сперва боролся честно, но чувствуя, что новичок его одолевает, начал крутить Агриппе руки.

— Не по правилам! — закричали разом оба этруска. Корнелий оглянулся на окрик, и в тот же миг новичок сильным толчком опрокинул его и плотно прижал к земле.

К удивлению Агриппы, внук Суллы, поднявшись, дружески хлопнул его по плечу.

IV

Зато сенаторские сынки и внучата невзлюбили дерзкого пицена, но помня, как он уложил на обе лопатки Гая Корнелия, не хотели с ним связываться. Агриппу просто не замечали, боязливо обходя, как бодливого бычка.

Когда он спрашивал что-нибудь, спешили односложно ответить и отворачивались. Лишь Цецина с Волумнием не прочь были оказывать ему покровительство. Оба этруска постоянно зазывали его в свой уголок, угощали неизвестно откуда добытыми лакомствами и все время твердили, что италики, какого бы они племени не были, должны держаться вместе, а то квириты их сожрут.

Однажды Цецина небрежно уронил:

— Неплохо б проучить этого гордеца Квинта Фабия, напомнить ему Кавдинское ущелье!

Агриппа недоумевающе посмотрел на обоих этрусков.

— Ты что, не знаешь? — Цецина укоризненно покачал своей большелобой головой. — В битве при Кавдинском ущелье полегло триста Фабиев, да самниты сплоховали и одного волчонка отпустили, вот и расплодились Фабий снова и опять нос задирают!

— В битве при Кавдинском ущелье вся римская армия проползла на корточках под италийским ярмом! — упоенно выкрикнул Цецина.

— Поколотишь Квинта Фабия, — таинственно пообещал Волумний, — получишь пирог с начинкой из дроздов, большой...

Волумний даже развел руками, показывая, каким большим будет этот пирог.

— Фабий мне ничего плохого не сделал, он маленький, и я не стану бить малыша. — Агриппа встал, не доев кусок сочной лепешки в масле. — Я не наемный боец!

Он молча отошел в свой угол и лег на постель. Так и уснул, накрывшись с головой и не желая ни на кого смотреть.

Об этом разговоре стало известно Гаю Корнелию, ведь младший брат Фавст дружил с Фабием.

После Марсовых игр все трое, оба Корнелия и Квинт Фабий, подошли к Агриппе. Гай Корнелий покровительственно положил руку ему на плечо:

— Ты поступил по чести! Я всегда говорил: италик италику рознь. Знаешь, мне прислали жареных цыплят. Приходи после вечерней зари, поужинаешь с нами...

— Нет! — Агриппа резким движением сбросил его руку.

— Как хочешь. — Гай Корнелий пожал плечами. — Но все равно ты достоин моего уважения.

Агриппа недоверчиво усмехнулся. Он не искал ничьего покровительства и в подачках не нуждался. Как глуп и наивен он был еще декаду назад! Теперь он лучше умер бы с голоду, чем согласился доедать чью-то там кашу!

В классе Агриппа сидел молча и старался понять, о чем рассказывает наставник. Памятуя просьбу благородного Вителия, наставники не беспокоили на уроках маленького пицена, но Агриппа часто сам хотел спросить непонятные ему вещи однако стыд показаться дурачком удерживал. Запоминал, чтобы после спросить у Люция. Люция он любил и верил ему слепо.

В свободные дни Агриппа бежал к Вителиям с самого утра. Проснувшись чуть свет, с нетерпением ждал, когда приличие позволит наконец постучать в узорную калитку их виллы. С восторгом помогал матроне Флавии кормить ее любимых павлинов. Часами мог держать расставленные руки, пока юная матрона сматывала с ним шерсть.

Но самыми лучшими были минуты, когда Люций рассказывал о далеких странах или же помогал решать замысловатые задачки. Молодой Вителий часто изумлялся математической сметке полуграмотного пастушонка.

Хуже обстояло дело с "буквочками". Латынью и начатками греческой грамматики с мальчиком занималась Флавия.

Высунув кончик языка и то и дело отирая пот, Марк Агриппа выводил: "Рим — город вечный".

Дописав, пристально глядел на свои каракульки и спрашивал:

— А почему вечный? Вечный — это всегда был, а его Рем и Ромул на голом месте построили. Значит, не вечный, а построенный.

Люций смеялся и называл своего ученика придирой. Он радовался каждому неожиданному вопросу мальчика, каждому проблеску самобытной мысли в голове маленького пицена. Все чаще и чаще ловил Агриппа на себе грустный и любящий взгляд своего наставника.

— Ты учись, — приговаривал Люций, ласково ероша жесткие, непокорные вихры мальчугана. — У тебя светлая голова. Если б тебя звали Валерием или Фабием, я предсказал бы тебе лавры, равные лаврам Цезаря, а так... — Люций гневно сжимал рот. — К сорока годам до военного трибуна дослужишься. Но все равно учись! Знание само по себе награда. Ведь тебе интересно?

Агриппа молча кивал. В носу щипало, и к глазам подступали слезы. Он видел — Люций угасал. Не помогли ни дикий мед, ни медвежье сало, натопленное с целебными травами.

Скоро с ним заниматься стала только Флавия, и лишь когда им вдвоем было не под силу решить слишком сложную задачу, Люций хриплым шепотом объяснял и, едва закончив объяснение, бессильно откидывался на подушки.