Рубикон - [187]

Взошла луна. В ее чистом свете силуэты пальм казались вырезанными из черной кости. А за оазисом белели барханы, шелковистые, струящиеся пески.

— Мне страшно, — тихонько признался Октавиан, — не от чего-нибудь, а так, вообще... Я очень боюсь смерти, а ты?

— Не знаю, не думал. — Агриппа задумался на минуту. — Я несобираюсь умирать, хотя Клеопатра за мою голову, наверно, полцарства отдала б и еще больше не пожалела бы, чтобы залучить меня к себе в постель...

— Она тебе писала?

— Нет, до такой наглости еще не дошла, а тебе вот писала...

— Писала, — покаялся Октавиан, — я же тебе показывал.

— Мой божественный император, — Агриппа захохотал, — если бы ты и не показал, я все равно бы это письмо прочел первый!

Октавиан обиженно моргнул. Он привык к опеке, никогда не обижался на самовластие своего друга, но не любил, чтобы об этом напоминали.

VI

Цезарион печально глядел на лениво текущую реку. Зеленый Нил тек к морю, в вечность. Для Цезариона вечности не будет. Он не посмел переступить грань, отделяющую добро от зла, и он — ничто. Телесное воплощение пикантного исторического анекдота.

Наследник Клеопатры все больше и больше отдалялся от придворных увеселений. Когда мать спросила, зачем он бежит, Цезарион, строго взглянув, спросил, слыхала ли царица обоих Египтов имя Сарданапала, владыки Вавилона. Он так же беспечно пировал, но незримая рука написала на стене пиршественного зала огненные знаки: "Взвешено, отмерено, сочтено". Молодой фараон читает эти невидимо начертанные слова над троном своей матери.

— Впадать в панику бессмысленно. — Клеопатра ласково коснулась его волос. — Придет час мой, я предпочту умереть, как жила, чем жить, как Октавия.

— Если бы ты жила, как Октавия, у меня был бы отец!

Клеопатра отшатнулась. Никогда раньше сын не смел осуждать ее, но ядовитая волчья кровь сказалась...

Римляне приближались. Антоний решил не защищать Александрию. Он со всеми войсками отступит в пустыню. Возмутит царей Нумидии, Эфиопии и прочих владык Африки Дальней.

— Я устала. В гробницах моих предков я найду убежище. Октавиан не зверь и пощадит меня. — Клеопатра двусмысленно улыбнулась. — Нам надо выиграть время, поэтому все средства хороши...

— Я не верю тебе, — глухо ответил Антоний.

Обрюзгший, с обильной проседью во вьющихся волосах, он более чем когда-либо оправдывал меткое словечко Фульвии "Мешок".

— Можешь верить. Я никогда не забываю цели. А моя цель — вернуть сыну наследие его отца.

Цезарион молчал. На вопрос матери, последует ли он за отчимом или попытается искать примирения с двоюродным братом, царевич с горечью ответил:

— Я не знаю, от кого я рожден, и на родственные чувства Октавиана рассчитывать не смею. Я египтянин и останусь с моим народом. Когда-то труженики Египта, вооруженные кетменями, прогнали насильников-гиксов.

— Ты озлобляешь судьбу! — раздраженно крикнула Клеопатра.

— Озлобить судьбу не так стыдно, мама, как покориться ей.

Оставив мать наедине с отчимом, Цезарион вышел в сад.

Уже вечерело, и от налетающего с моря бриза качались верхушки пальм. Какая-то запоздавшая птаха пролетела низко над землей, едва не задев царевича крылом.

Цезарион вздрогнул. Почему он так слаб? Почему у него не хватило тогда решимости? Теперь уже никакой жертвой, никаким преступлением не спасти Египет от римского ярма. Зачем он, наследник тысячелетних династий, робко, как мальчик, начитавшийся о высоких добродетелях, выронил тот флакончик? Разве не разумней, не справедливей было бы ценой двух жизней спасти страну, народ и, наконец, себя и свою династию?

VII

Антоний устало трясся в седле. Пески... вдали четырехгранные пирамиды. Огромное тело сфинкса держит между лапами маленький храм. Когда-то отсюда войска Цезаря победоносно шли на Александрию. Теперь его соратник убегает из столицы Лагидов. Убегает позорно, бросив возлюбленную, троих детей...

Он тяжело спрыгнул с лошади и упал ничком в песок. Покинут, презрен, обманут. Нильская змея уже ищет нового любовника. Дети? Надо спасти хоть их.

Антоний поднял голову. Его спутники в недоумении выжидали. Эврос подъехал и, перегнувшись в седле, проговорил:

— Мы отрезаны от Фаюма. Озеро и оазис в руках Агриппы. Запаса воды нам хватит на сутки.

— Дать бой, — безучастно отозвался Антоний.

— Агриппа не примет боя...

— Тогда... — Антоний растерянно обвел глазами пустыню. — К сфинксу! — вдруг отчаянно закричал он. — Убью ее и себя, но не отдам Октавиану!

У сфинкса кипела схватка. Телохранители Клеопатры отражали римлян. Отряд Антония на миг оттеснил легионеров императора, но через несколько мгновений солдаты бывшего триумвира бежали. Прижатый к стене Антоний бросал в узкое окошко пригоршни песка и камней.

Клеопатра не отзывалась.

— Она покончила с собой, — шепнул Эврос

Антоний вынул меч, укрепил в земле острием вверх и всей тяжестью обрюзгшего тела налег. В эту минуту окно вверху открылось. Женские руки втянули раненого. Антоний закрыл глаза. Он чувствовал, как из распоротого живота вываливаются внутренности. Как безобразно!

Боли, к его удивлению, почти не было: "Умираю..." Но толчки ощущались мучительно, и это радовало: признак его неугасшей жизни. Наконец его втащили в окно. Зловеще-прекрасное лицо с миндалевидными заплаканными глазами склонилось к нему: