Рубикон - [145]

— Уходи... не смей больше показываться мне на глаза... Казню...

Скрибония поняла. Мальчик не шутил. С ней говорил император Рима. А она имела глупость оскорбить, смертельно оскорбить живое божество! Скрибония хотела превратить все в шутку, просить прощения, сказать, что по-женски нелепо приревновала, но, поймав взгляд Октавиана, прикусила губу. С точеного женственного личика смотрели неумолимые холодные глаза. Рот божка был строго сжат —  с таким выражением лица триумвир подписывал смертные приговоры.

X

Октавиан, лежа в постели, читал. Скептически ухмылялся делал отметки ногтем. Уже несколько месяцев он не видел жены, и спокойствие царило в старом доме на углу маленького форума. Очаг блюла Октавия. Она вздыхала, что Антоний, занятый державными заботами, не пишет ей, но с братом был, ласкова и терпеливо выслушивала то жалобы матери на легкомыслие Филиппа, то бесконечные рассказы Октавиана об его друге.

— Аве Цезарь император! Твой военный флот ждет твоих приказаний!

— Ты! — Октавиан отбросил книгу. — Где же сейчас мои лигуры?

— На отмелях Северного Эпира. — Агриппа отряхнулся. — Весь вымок, спешил...

— Я велю накормить тебя. Прими ванну.

— Я прибыл тайно. — Агриппа сел к огню, от его одежды поднимался пар. — Ни одна душа, даже в твоем доме, не должна меня видеть. Победа в быстроте. В весеннее равноденствие — бури на море, суда ищут спасения в гаванях. Предусмотрительные мореходы иногда вытаскивают корабли на сушу Помпей зимует в Балеарах, у своего брата. У Кнея там железный рудник, арсенал Секста. В декаду бурь ни Секст, ни Лепид не посмеют высунуть нос в открытое море. Сквозь штормы проведу мои паруса, запру пиратов в бухте, разом уничтожу и Балеарские рудники наши! Я говорил со старыми рыбаками, в открытом море волна большая, но не крутая, не разобьет борта, а из Адриатики выведу флот до начала бурь.

— Я боюсь за тебя больше, чем за все лигуры!

— Ерунда! Не так страшно... — Агриппа, чтобы переменить разговор, взял книгу. — Что читаешь?

— Чушь страшная, но очень увлекательная. Учение последователей Эпикура. Силятся доказать, что смысл жизни в наслаждениях плоти. — Октавиан поморщился. — Я верю, Цезарю было очень приятно развлекаться в Египте, но что Клеопатра и Цезарион достанутся мне, это вряд ли смущает его тень. Из-за минутной слабости ввергнуть в раздор две страны, создать вечную угрозу покою Италии!

Агриппа покосился на мокрые следы.

— Однако мне надо привести себя в порядок. Такое земное наслаждение, как теплая ванна, раз в два года ты мне разрешишь?

Триумвир, рассмеявшись, вышел.

XI

Когда Октавиан вернулся сказать, что ванна готова, его друг, растянувшись на полу, крепко спал. Император тихонько позвал, но спящий не шелохнулся. Октавиан опустился рядом и с нежным сожалением взглянул на измученное, обросшее жесткой курчавой бородой лицо. Взял голову друга на колени, но тот даже не почувствовал этой осторожной ласки.

Напряжение зимы, многомесячная борьба со столетними соснами-великанами, с суровой природой гор, ветрами и вьюгами Эпира, полная опасности и бешеной езды дорога — все сказалось разом. И Марк Агриппа вынес это. Но ради чего он не щадил себя? Всегда и всюду был на высоте, ничего не просил, отклонял награды и почести. И император нищ перед своим воином. Ничем нельзя наградить эту беззаветную преданность!

Октавиан задумался. Всю жизнь он, как пустой сосуд, впитывал в себя чужие силы, жил их животворной влагой. Двадцать два года тому назад Цезарь вдохнул в недвижный комочек свое тепло — и недоносок ожил. Бабушка и сестра согревали ребенка нежностью — и он развивался. Не успел возмужать, тысячи тысяч человеческих душ влили в него свои воли, возложили на него лучшие чаяния. И болезненный робкий мальчик вырос в божественного императора. Но у него нет своей воли, своих желаний. Он эхо чужих воль. Пустой и инертный, он живет огромной силой любви народной, вложенной в него...

Ночь уступала свету. Тьма за окном бледнела. Агриппа вскочил:

— Меня ждут!

— Как! Не отдохнув, не сказав мне ни слова?

— Говори, пока одеваюсь. Минута — и та дорога...

— Я долго не увижу тебя?

— Пока не победим!

— После победы над Помпеем Лепид усилится. Если он договорится с царицей обоих Египтов, Африка сольется в одно. Карфаген, держава ростовщиков, восстанет из праха. Клеопатра не откажется от своих притязаний. Жадные, беспринципные, готовые на все, они проглотят нас. Италии тогда не быть...

— Знаешь, мне часто снится один и тот же сон. Клеопатра, но не человек, а просто огромный, черный, мохнатый шар, катится, прыгает мне на грудь, а из него вырастают руки и душат меня, душат... Пока Цезарион жив, не знать мне покоя!

Глава десятая

I

Ливия Друзилла подала прошение. Она заклинала триумвира склонить свое сердце к мольбе беззащитной вдовы, матеря осиротевшего малютки, и вернуть ей хоть часть состояния ее покойного супруга, Тиберия Нерона. Он погиб в изгнании.

Прошение было написано простым ясным языком. Вдове нечем было платить юристу, и она сама составила текст просьбы. Ливия Друзилла никого не знает в Риме, верней, те, кого она знала, отшатнулись от нее. Матрона вынуждена лично обратиться к триумвиру. У нее нет защитников, кроме него.