Рубежи - [15]

Сенников понял: «гастролер» — это он. Наскоро простившись с людьми, он без сожаления покинул полк.

Для многих опытных инструкторов с первых дней стало ясно, что Сенников к аэроклубной авиации относится насмешливо, с оттенком пренебрежения. Очевидно, после боевого истребителя ему было скучно пересаживаться на легкий учебный самолет, проходить с курсантами азбуку летного дела. Сам он на учебном самолете летал с тем блеском, с тем особенным почерком, по которому узнаются опытные лихие воздушные «волки». Курсанты с восторгом и завистью смотрели, как Сенников часто на низкой высоте делал фигуры сложного пилотажа. Во всех фигурах была не только точность, дававшаяся опытом, но и красота, которая есть только у очень смелых летчиков, достигших высокого мастерства.

Но летать с Сенниковым боялись. Часто в воздухе за малейшую неточность в технике пилотирования по адресу ученика летели такие грубые, оскорбительные слова, что курсанты невольно терялись.

Первым поссорился с Сенниковым Витя Корнеев. Несмотря на свою молодость, маленький рост и щуплую фигурку, Витя оказался прекрасным инструктором. Он был терпелив, всегда спокоен, никогда не повышал голоса. Даже огромный и грубоватый курсант Павлюченко, из которого легко выкроилась бы пара Корнеевых, смотрел на своего инструктора с простодушной и любовной улыбкой.

Сенникову Корнеев не нравился за маленький рост, за голубые наивные глаза, за девичий румянец.

— Ему бы в куклы играть, а не летчиков учить.

Однажды в летный день, проверив в воздухе курсанта из группы Корнеева, Сенников вызвал к себе Витю и, сидя на раздвижном стартовом стуле на аэродроме, сказал:

— Ваш курсант болтается в воздухе, как щепка в проруби. Ему не летать, а гвозди дергать… Если не научите его летать должным образом — начну учить вас!

Витя, может быть, ничего и не ответил бы на эту грубость, но курсант, которого проверял начлет, был хорошим и грамотным курсантом, и если допустил в воздухе ошибки, то причиной мог быть и сам начлет. И Витя с горячностью возразил:

— Не могу согласиться с вами, товарищ начлет. Этот курсант через год или два будет летать получше нас.

Сказал и сразу же пожалел об этом: лицо Сенникова вдруг позеленело, глаза недобро сверкнули, и он сквозь зубы нехорошо выругался.

На следующий день Корнеев получил выговор в приказе за нарушение дисциплины.

Астахов испытывал двойственное чувство к Сенникову. До сих пор все старые летчики казались ему прекрасными людьми. Образцом был Фомин, о котором он не мог забыть. В Сенникове он хотел найти что-либо похожее на Фомина, но в конце концов понял, что этот человек совсем иной. Если он еще уважал начлета за отличную технику пилотирования, то очевидная несправедливость Сенникова к людям вызывала неприязнь к нему, особенно после того, как Николай услышал слова, сказанные начлетом инструктору Петроченко:

— Чем больше узнаю эту зеленую молодежь, тем больше презираю.

Отношения Астахова с начлетом не могли оставаться неопределенными после случая с Гавриловым. Николай решил во что бы то ни стало выпустить в самостоятельный полет курсанта Гаврилова, отказавшись отчислить его как неспособного. Он знал, что начлет ему этого не простит. Астахов продолжал летать с Гавриловым, готовя его наравне со всеми курсантами своей группы к самостоятельному вылету. К его удивлению, Сенников больше не спрашивал о Гаврилове.

На следующий день после объявления взыскания Корнееву Сенников пригласил Астахова и еще нескольких инструкторов к себе на квартиру, на ужин по случаю своего дня рождения. Астахов сказал об этом своему другу. Виктор нахмурился.

— И ты согласился? — спросил он.

Астахов помялся и развел руками.

— Представь себе, да! И знаешь почему? Уж очень мне любопытно, что он за человек. Неужели он и дома такой, как на службе?

Виктор был возмущен.

— Впрочем, как хочешь, потом расскажешь. Но прежде я должен рассказать тебе то, что я видел вчера, — и, понизив голос, продолжал: — Я летал с курсантом. Он далеко ушел от аэродрома, увлекшись пилотажем. Я не мешал: думаю, сам сообразит. И вдруг с высоты тысячи метров вижу внизу самолет, почти на бреющем. Приглядевшись, я заметил, что он делает срыв в штопор. Ты понимаешь: на такой высоте! И не один раз. С аэродрома самолета не видно — далеко. Курсанты еще самостоятельно не летают, значит кто-то из инструкторов. После посадки я пытался узнать, кто летал, но самолеты уже все были на земле, поэтому сейчас можно только догадываться.

— Ты никому не говорил об этом? — встревоженно спросил Астахов.

— Нет. Я хотел сходить к начальнику, но ведь я же не знаю, кто?

— А все-таки сходить надо. Это чертовски дрянная вещь. Недоставало только, чтобы кто-нибудь гробанулся, да еще почти накануне Дня авиации. Сходи, Витя, завтра, обязательно сходи, или я сам это сделаю.

— А ты попробуй узнать у Сенникова, кто это. Я понял: они тебя пригласили, чтобы придать этой пьянке приличную форму: как-никак член комсомольского комитета.

Астахов уже подумал об этом. Месяц назад он был избран членом комсомольского комитета аэроклуба. Чувствуя ответственность за состояние дисциплины, он, с присущей ему прямотой, выступил на собрании против пьянок, после того как Куракин с Петроченко однажды утром пришли на полеты с опухшими и сонными глазами.