Рубеж надежности - [38]

Я знаю, мне говорили очевидцы, что в Красноярске во время конференции врачей он лазил со всеми на знаменитые гранитные «Столбы» и первым поднялся на вершину. Он самолюбив, Федоров. Бегает на лыжах по Северной Двине. Таскает свой двухпудовик. По шахматам у него первый разряд. По плаванию на всесоюзных соревнованиях общества «Медик» он занял второе место. А в Чебоксарах плавал стометровку — первое место.

Рисунок автора

Откуда в нем эта напористость, сила воли, сила добиваться своего?.. Пожалуй, ничего он не утратил из сильных сторон старой русской интеллигенции, в нем есть мягкость к людям, есть желание добра, внутренняя честность, есть самостоятельность, или, как говорил Л. Н. Толстой, гордость мысли. Но, чтобы пройти путь, который выпал ему, этого было мало. Доброта его исполнена силы, и ему просто с народом, и нет в нем чувства неуверенности перед народом, потому что он сам — народ. Внук мужика, сын конноармейца, коммунист, интеллигент.

Обещан был рассказ об открытии доктора Федорова. Что ж, вы уже знаете, что в Архангельске создаются новые модели хрусталика, отличные от зарубежных. Но не будем спешить: это только первые шаги. Ведутся интересные эксперименты с «кератопротезом» (пластмассовой заменой мутной роговицы), но и тут делать выводы еще рано. Сделано шестнадцать операций с применением жидкого силикона; в одном из случаев, спасая безнадежный глаз, они заменили пластмассой до 25 процентов стекловидного тела, и глаз уцелел. Но пусть и об этих поисках судят сами ученые, — им виднее.

Главное открытие доктора Федорова я вижу в другом: он сумел обратить на пользу своей науке действенную силу нашей новой морали, понял, что можно прийти к любому человеку и, если благородна цель и полезна Отечеству, человек обязательно поможет. Доктор Федоров открыл для себя советский образ жизни, открыл советский характер. И потому победил. Спасибо ему за это.

1965 год.

Официант

КОГДА мы были уже хорошо знакомы, я спросил, не унизительно ли это — обслуживать.

— Как посмотреть, — сказал он. — Вот я вас обслужу, а после приду домой, раскрою «Известия» — вы меня будете обслуживать… Все мы друг другу служим.

Тут я понял, что буду о нем писать.

В Мурманск я приехал совсем за другим. Но три раза в день спускался в ресторан «Север», садился за столик у окна, и меня кормил этот человек, которого я не замечал вначале, к которому присмотрелся потом. Черт возьми, думал я, мало ли мы пишем о моряках, о рыбаках, о лесорубах, о летчиках? Пусть будет на сей раз официант… Мысль эта почему-то вызывала противодействие во мне, и я разозлился на себя и окончательно сделал свой выбор.

Мой герой был худощав и изящен. У него было продолговатое, нервное, пожалуй красивое, лицо, мягкие волосы, светлые глаза, длинная худая шея — «свободный верхний шарнир», как он сказал. По этикету, объяснил он, мужчина должен приветствовать гостя кивком головы: одного шарнира вполне достаточно. И незачем сгибаться в полупоклоне. А откуда полупоклон? План давит — вот откуда. Все спешишь, все некогда, посетителей когда встречаешь и когда провожаешь, уже занят: прибираешь на столе… Надо, конечно, изживать в себе.

Работал он красиво. Бегал между столиков танцующей походкой, слегка жонглировал подносом, а бутылки откупоривал, будто это фокус со штопором и салфеткой. Еще он улыбался, и улыбка была не механически заученная, а добродушная, тонкая, чуть снисходительная. Давно я не встречал человека, столь явно удовлетворенного своей ресторанной работой. И это показалось мне странно. «Событие скорей единственное, нежели редкое», — как с изяществом физика выразился однажды Бруно Понтекорво.

Почему молодой парень выбрал такую профессию, когда все пути открыты перед ним? Неужто и в самом деле он доволен своей судьбой? Ему ведь всего двадцать четыре года… Тут, как мне казалось, была какая-то неправильность, своего рода аномалия, и нелепый в сущности вопрос, какого я не задавал ни морякам, ни врачам, ни плотникам, — зачем он пошел в официанты (с оттенком «как дошли вы до жизни такой?»), стал началом нашей беседы

Вот рассказ Геннадия Петровича Рощина.

— ВЫ МОСКВИЧ? Земляки, значит… Вот некоторые не признают заказывать музыку в ресторане. А мне нравится. Недавно был такой случай, моряки справляли какой-то свой юбилей. И просят «Темную ночь». Смотрю, притих один, здоровый такой дядя, и слеза у него. Войну, значит, вспомнил… А я как услышу «Барон фон дер Пшик», и сразу перед глазами комнатенка наша семь метров, отец за столом гуляет, пол-литра, патефон крутится, а за окном каменный двор, и мальчишки бегают, мои друзья… Но это так, не к делу.

Жили не очень хорошо, плохо жили. Мать убило в войну, я ее и не помню, бабка меня растила. Дед на гражданской погиб, был, говорят, комиссар. Отец сапожник, после в органах работал, модельером в ателье КГБ. А я долго рыпался, выбрать не мог. Был я, знаете, чудак. Басни в многотиражку сочинял — это уж в ремесленном. Басни повернулись против начальства, и меня отчасти дискредитировали. Сила печатного слова. Между прочим, ходил в редакцию на Чистые пруды, там читали, говорят: если понадобитесь — вызовем. Вот жду до сих пор… Еще хотел фокусником. Стекло иглой прокалывал, ленту тянул изо рта, и был у меня концовый трюк. Это уж когда кланяешься, вроде ты все показал и вдруг «вспоминаешь»: столик остался. А на нем скатерка. Сдернешь ее, а на столе графин, рюмки с вином. И опять неудача… Знаете, по Марксу: деньги — товар — деньги. За деньги ты дай товар, а у меня какой товар? Лежалые трюки, общеизвестные. Вообще я не встречал, чтоб кто-нибудь по книжке Кио стал иллюзионистом. По-родственному или там по знакомству. Я ведь тоже писателем собирался и книгу начал про шпионов, две главы написал… У нас в бригадмиле был старшина из пограничников, здорово рассказывал. И все у меня было продумано: война, колосья, этот скрывается, в конце его, конечно, ловят, а тому орден. Но географических знаний не хватило — писать бросил.