Рубенс - [55]

Положение становится критическим. Дворяне составляют заговоры, в умах царит брожение. Пытаясь успокоить недовольных, инфанта созывает Генеральные штаты, не собиравшиеся тридцать два года. Безжалостная воля Испании клонилась к одному — подавить всякое проявление свободы, уничтожить все местные привилегии. После смерти Альберта положение еще ухудшилось. За спиной инфанты, над инфантой стоял жестокий кардинал де ла Куэва, посол Испании. Этого высокомерного, бессовестного человека пришлось отозвать. Сменивший его Айтона более сговорчив, по он испанец, а местные уроженцы по-прежнему отстранены от участия в делах.

На первом же заседании Штаты потребовали, чтобы им дали возможность вести переговоры непосредственно со Штатами Голландии, и добились своего. В начале декабря в Гааге открывается конференция. Но брюссельский двор разрешил непосредственные переговоры только ради того, чтобы успокоить возбужденные умы. Это уступка для вида. На самом деле он не намерен уступить ни одной из своих прерогатив, да и Мадрид бы этого не позволил. Поэтому правительству инфанты необходимо послать своего доверенного человека, чтобы он наблюдал за ходом переговоров и действовал в интересах двора. Эта двусмысленная роль выпадает на долю Рубенса. Каким образом герцог Арсхот^[242] проведал об этом? Неизвестно. Так или иначе, гордый аристократ сообщил эту новость депутатам, которые возмутились. Была избрана делегация, чтобы выразить недовольство инфанте. Инфанта пытается успокоить представителей Штатов: Рубенс вовсе не должен вмешиваться в переговоры, он просто будет в распоряжении делегатов, когда им «понадобятся документы о его переговорах о перемирии».

Когда на обратном пути в Гаагу делегаты на двадцать четыре часа остановились в Антверпене, Рубенс написал письмо герцогу Арсхоту, пытаясь оправдаться: «У меня не было иного поручения от моих повелителей, нежели всеми средствами служить Вашей светлости в осуществлении дела, столь важного для службы королю и для сохранения нашей родины, что я счел бы достойным смерти того, кто ради личных интересов осмелился бы учинить ему малейшую помеху»^[243]. На что герцог Арсхот ответил Рубенсу оскорбительной запиской: «Я мог бы не оказывать Вам чести своим ответом, поскольку Вы открыто уклонились от своего долга нанести мне личный визит, вместо того чтобы писать мне записки, что подобает лишь людям равного звания». Ответил герцог Рубенсу только потому, что не мог упустить удобного случая унизить художника. «Могу сказать Вам одно — что я желал бы, чтобы Вы раз и навсегда усвоили, как людям Вашего положения подобает обращаться к таким людям, как я». Для полноты мести герцог распространяет копии с письма Рубенса и своего ответа. Это вызывает сенсацию в обоих лагерях. Депутаты довольны. Они считают, что Рубенс нарушил их права, а может быть, они его боятся, потому что, по словам Босуэлла, посла Англии в Гааге, Рубенс «умнее их всех».

Высокомерный тон Арсхота безобразен, но недовольство делегатов понятно. Инфанта и ее советчики, уступив национальному движению, разрешили нидерландским делегатам вести переговоры с голландцами. Делегаты преисполнились надежд, они и в самом деле поверили, что «занимается заря мира и спокойствия после долгой и черной ночи злосчастной войны». Они с полным правом увидели во вмешательстве Рубенса акт недоверия по отношению к ним. Слишком долго они были игрушкой в руках Испании. И в тот момент, когда им наконец представилась возможность самим решать судьбу страны — так они по крайней мере думают, — конечно, они не хотят терпеть вмешательство испанского агента. А ведь именно такую роль играет Рубенс. Он безоговорочно на стороне Испании против делегатов своей страны. Для того чтобы следить за их маневрами и, безусловно, чтоб им противодействовать, он попросил паспорт у принца Оранского. Вспышка энергии, одушевляющая представителей знати и духовенства, отнюдь не вызывает у него симпатий. Один знак инфтанты — и он готов всеми силами поддерживать политику, проводимую по указке Мадрида. Но бдительный Арсхот одержал победу — Рубенс не поедет в Гаагу! Делегатам художники ни к чему, объявил герцог, и теперь, полные надежд, представители Штатов приступают к переговорам.

Уверенные, что их поддержит Франция, представители Соединенных Провинций выдвигают условия, неприемлемые для Испании. Но уполномоченные Штатов об этом не задумываются. Добрая воля несомненно говорит в них громче, чем политическое чутье. Ради того чтобы добиться мира, они готовы на любые жертвы и тешат себя обманчивой надеждой, что Филипп IV последует их примеру. Но в Мадриде их не принимают всерьез, хуже того — с ними разыгрывают гнуснейшую комедию. Король лишил инфанту полномочий, которые прежде ей даровал, разрешив вести переговоры от имени Испании; таким образом, уполномоченные Штатов упражняются в красноречии, не имея никаких официальных прав для ведения переговоров. Причем Брюссель действует заодно с Мадридом: инфанта продолжает давать депутатам инструкции, как если бы ничего не изменилось. Месяцы идут. Переговоры затягиваются. В конце концов депутаты начинают понимать, что ни Гаага, ни Мадрид не желают успеха переговорам, и решают возвратиться на родину. Для умонастроения брюссельского правительства характерен такой штрих: ученый-гуманист Эрициус Путеанус