Рубенс - [20]

.

В этом письме от 23 февраля он проявил дерзость вельможи. Он впервые осмелился сбросить маску почти подобострастной учтивости, какую надел с тех самых пор, как стал вращаться в кругу сильных мира сего. Он не стал взвешивать последствия своего поступка, не стал обуздывать свой душевный порыв. Быть может, в этом он проявил слабость, но зато остался непобежденным.

Рубенс снова приступил к работе над картиной, и так как святые отцы позволили ему изменить сюжет, он разделил первоначальную композицию на три части. Он рассчитывал закончить картину за два месяца, но прошло полгода, а работе все еще не видно конца.

Двадцать восьмого октября Рубенс пишет Кьеппио из Рима: «Хотя Его высочества нет сейчас в Мантуе, я считаю своим долгом объяснить Вашей милости причины, вынуждающие меня совершить поступок, граничащий почти что с неучтивостью по отношению к герцогу, и продлить и так уже затянувшееся отсутствие поездкой за границу. Я надеюсь, однако, что по крайней мере эта отлучка будет недолгой. Позавчера я получил дурные известия о здоровье моей матушки, которая страдает от тяжелого приступа астмы и от бремени своих семидесяти двух лет. Увы, приходится ожидать, что ее постигнет участь всех смертных» ^[106].

Герцог Мантуанский, который незадолго до этого все-таки отправился в поездку по Нидерландам, но не взял с собой своего фламандского живописца, уже находится на пути к дому. Пробыв больше двух недель в Брюсселе и посетив Антверпен, он был принят при французском дворе королем Генрихом IV. 22 октября он выехал из Фонтенбло. Рубенс утверждает, что постарается «встретить Его королевское высочество где-нибудь по пути». Через Мантую ему ехать некогда, так как он в спешке «выбирает самый короткий путь». Рубенс не знает, когда он возвратится, но заверяет, что по возвращении явится прямо в Мантую, потому что его работа в Риме закончена. Воля его господина всегда и везде пребудет для него непреложным законом. Так по крайней мере он пишет секретарю Аннибале Кьеппио, прежде чем вскочить в седло.

«Я спешу как безумный», — пишет он. Прощай, Италия!

VI ВОЗВРАЩЕНИЕ НА РОДИНУ (1608–1610)

Я спешу как безумный.

Петер Пауль скачет галопом по дорогам Италии и Франции. Его терзает страх, что он не застанет в живых ту, кто была живым олицетворением их семьи. Не слабодушная женщина, эгоистичная и властная в своем материнстве, а сильная духом и достойная античных матрон, Мария умела страдать и бороться, всегда стояла на страже благополучия семьи и никогда не сдавалась, какие бы испытания ни выпадали ей на долю. Больше восьми лет Петер Пауль не возвращался на родину. Но мать и бровью не повела. Она ни разу не напомнила ему, что пришел ее черед отдохнуть, что она имеет право рассчитывать на помощь своих детей. Правда, рядом с нею был Филипп. Но и Филипп дважды уезжал в Италию: первый раз — чтобы получить степень доктора, второй раз — для продолжения своих работ по археологии. Она ни словом не возразила. Она поняла, что не следует мешать сыну. Между тем жизнь по-прежнему обходилась с ней круто. Смерть унесла еще двух ее детей: в 1601 году старшего сына — Яна Баптиста, в 1606 году дочь Бландину.

И как всегда, как всю ее жизнь — денежные затруднения! Шаг за шагом Мария Пейпелинкс защищала свое добро. У нее еще оставались кое-какие ценные бумаги и недвижимость. Ей снова и снова приходилось их продавать. Так она лишилась прекрасного дома «Синт-Арнолд» на площади Мэйр и других домов поменьше. Снова какой-то кредитор оказывался банкротом. Не беда — она пыталась пристроить свой капитал в более надежные руки. Надо спасать то, что еще можно спасти.

«Я спешу как безумный».

Но путь долог. У Петера Пауля было время поразмыслить о матери, о своих близких, о собственной участи. К концу ноября он добрался до своей родины. Еще несколько дней — и он прибыл в город своих предков. Но, увы, он спешил напрасно: Мария Пейпелинкс, вдова Яна Рубенса, умерла. 19 октября она почила вечным сном, и, согласно воле покойной, ее тело было погребено в аббатстве св. Михаила. Она умерла, до последней минуты отстаивая интересы семьи: еще в апреле она сама явилась к членам городского совета, чтобы составить какую-то бумагу. Она умерла так же, как и жила: заботясь о своих близких и охраняя справедливость. Она умерла, но воля ее продолжает действовать. Еще два года назад, когда она была совершенно здорова, «памятуя о бренности рода человеческого и о том, что нет на свете ничего более неотвратимого, чем смерть, и более неопределенного, нем час оной», она взяла в руки перо и сама, без всякой посторонней помощи обстоятельно изложила свою последнюю волю, потому что не хотела стать причиной семейных неурядиц. Мария обстоятельно перечислила в этой бумаге все денежные потери последних лет, потом подвела итог тому, что у нее осталось, и перешла к разделу. Она поделила наследство между теми, кто остался в живых, то есть Филиппом, Петером Паулем и детьми Бландины. Она упомянула о том, сколько денег ей стоила дочь, в то время как сыновья сами зарабатывали себе на жизнь. Каждый из них должен получить долю, равную доле дочери, потому что Мария не хотела, чтобы одни оказались в выигрыше за счет других. И ни слова в поучение! Как видно, она считала, что ее дети знают, почем фунт лиха, и сумеют проложить себе дорогу в жизни. Но Мария понимала, какую роль играют в этой жизни деньги. Вот почему ее последние мысли были обращены к бухгалтерским книгам.