Розы в снегу - [30]

Шрифт
Интервал

— За столом ты будешь сидеть рядом со мной, тетя Лена, — решила Катарина.

— Я совсем мало ем, дитя мое.

— Знаю. А вот как прокормить остальную ораву, ума не приложу…

Тетя внимательно посмотрела ей в лицо:

— Ты крепкая, здоровая женщина, Кэте, ты сможешь. И любая помощь от меня…

— Да, тетя Лена, спасибо.

***

— Вольф! Грета!

Звонкий голос Катарины прозвучал в доме. Молодая Женщина уронила тяжелую корзину около двери, сняла плащ и бросила его на стул. На улице лил дождь — вода стекала По лицу Кэте, капала с плаща на пол.

Грета глянула в лицо хозяйки и молча принялась разбирать корзину с овощами. Кэте меж тем поднялась по лестнице и рывком открыла дверь в комнату тети Лены.

— Что случилось, дитя мое?

Катарина не отвечала. Со сжатыми губами она стояла перед тетей. Ее била нервная дрожь.

Магдалена терпеливо ждала.

— В чем дело, Кэте? Вот стул, садись.

— Мне надо стряпать.

— Сначала объясни, что стряслось.

Кэте уселась на стул и потерянно замолчала. Когда она заговорила, голос ее прерывался.

— Эти женщины… эти бабы… для них нет ничего святого…

Рыдания перехватили ей горло.

— На рынке я встретила фрау Меланхтон со служанками. Она едва кивнула, эта важная гусыня. Я уже хотела пройти мимо, как она потянула меня за рукав и прошептала: «В Виттенберге распевают новую песенку, слыхала?» Разумеется, я ответила: «Нет» — и пожелала ей доброго здоровья. Она захихикала и отпустила мой рукав. Но на выходе с рынка, недалеко от дома Кранахов, стояла кучка студентов. Они играли на дудке и громко пели…

— Кэте, успокойся!

— Они пели: «Монах с бесстыдной девкой валялся в луже, от них родился антихрист…» Дальше я не помню, тетя Лена, но это такой ужас, такое бесстыдство…

Магдалена вздохнула и отложила рукоделье. Обе женщины долго молчали. В комнате постепенно сгущались сумерки.

— Почему они так ведут себя, тетя Лена?

— Кэте, они просто не понимают. И я поначалу не понимала. Но я думала об этом. Много думала. И поняла: Лютер прав. Но эти вздорные молодые люди… Они не хотят рассуждать. А поскольку они еще и трусы, то издеваются тобой…

Из большого зала монастыря послышалось пение:

«Иисусе Христе, агнец Божий, Ты, взявший на себя грехи мирские…» Три мужских голоса внезапно смолкли.

— В это воскресенье мы в первый раз отслужим мессу на немецком языке, — сказала Катарина, — мне будет нелегко, но мелодия подобрана замечательная, правда?

Опять зазвучали три сильных мужских голоса — на этот раз они довели пение до конца.

«Мир Свой даруй нам. Аминь».

— Аминь, — эхом отозвалась Магдалена.

Кэте встала:

— До чего же мне опостылел этот Виттенберг! С трудом выношу его тесные стены. Живешь, будто в монастыре. Как бы я хотела поселиться за городом. В Липпендорфе, к примеру. Дети могли бы играть на лугу…

Магдалена пригляделась к племяннице внимательнее.

Мокрое от слез лицо Кэте просветлело.

— У нас будет ребенок, тетя Лена. Да… уже скоро.

— И ты расстраиваешься из-за вздорных песенок глупых недорослей!

— Я боюсь. Они ждут. Они все ждут чего-то ужасного. Рождения антихриста… О, Боже!..

— Знаю-знаю, Кэте, но разве не доказал доктор Лютер, Что антихрист сидит в Риме и на голове его три короны?

— Да, тетя Лена. И все же… молитесь за моего ребенка!

— Обязательно, милая, как же не помолиться за всех вас.

Магдалена отложила рукоделье в сторону и сложила руки. Кэте медленно спустилась вниз, прошла на кухню.

В зале опять зазвучали низкие голоса мужчин:

— Kyrie eleison… Christe eleison… Kyrie eleison…

Кэте начала чуть слышно подпевать.

***

Наступила зима. В незастекленных бойницах Черного монастыря свистел ветер. В камине на кухне день и ночь горел огонь. Но в спальне было холодно. Лютер и его жена мерзли под тонким одеялом. Госпожа Барбара Кранах прислала им хотя и ношеный, но все же теплый плащ. Закутавшись в него, Кэте сидела у окна и озябшими руками шила детскую рубашку.

Пусто было на улицах Виттенберга. В рыночные дни приезжали в город по заледенелым дорогам крестьяне, привозили овощи и скот, но уже к обеду готовили свои телеги в обратный путь. Дети играли дома. Только по воскресеньям для посещения церковной службы народ высыпал на улицы, и лишь тогда горожанки могли продемонстрировать свои меха.

Перед церковью теснились голодные, промерзшие до костей нищие. Кэте остановилась.

Маленькое детское личико смотрело на нее снизу вверх большими пустыми глазами. Запавшие щеки, синие губы. Худенькая ручонка высунулась из дырявого рукава.

— Подайте Христа ради…

— Откуда ты, девочка?

Прежде чем малышка смогла ответить, одетая в лохмотья женщина с грудным ребенком на руках протиснулась вперед.

— Пожалейте! — прошептала она и протянула Кэте спящее дитя.

— Кто вы? Откуда пришли?

— Подайте, милостивая госпожа, подайте Христа ради! Все сгорело. Все убиты.

Кэте протянула руки, чтобы взять у матери младенца.

— Нет! Нет! Мое дитя!

Кэте в страхе отпрянула. Прижав одной рукой ребенка к груди, другой женщина принялась в исступлении молотить воздух. На шум начали сбегаться люди. Несколько мужчин встало между Катариной и беснующейся нищенкой. Толпа оттеснила Кэте к дверям церкви. Но и внутри здания Кэте продолжала слышать ругань мужчин и беспомощное всхлипывание несчастной матери. Громким голосом прочитал Бугенхаген первый стих проповеди.


Рекомендуем почитать
Механический ученик

Историческая повесть о великом русском изобретателе Ползунове.


Легенда Татр

Роман «Легенда Татр» (1910–1911) — центральное произведение в творчестве К. Тетмайера. Роман написан на фольклорном материале и посвящен борьбе крестьян Подгалья против гнета феодального польского государства в 50-х годах XVII века.


Забытая деревня. Четыре года в Сибири

Немецкий писатель Теодор Крёгер (настоящее имя Бернхард Альтшвагер) был признанным писателем и членом Имперской писательской печатной палаты в Берлине, в 1941 году переехал по состоянию здоровья сначала в Австрию, а в 1946 году в Швейцарию.Он описал свой жизненный опыт в нескольких произведениях. Самого большого успеха Крёгер достиг своим романом «Забытая деревня. Четыре года в Сибири» (первое издание в 1934 году, последнее в 1981 году), где в форме романа, переработав свою биографию, описал от первого лица, как он после начала Первой мировой войны пытался сбежать из России в Германию, был арестован по подозрению в шпионаже и выслан в местечко Никитино по ту сторону железнодорожной станции Ивдель в Сибири.


День проклятий и день надежд

«Страницы прожитого и пережитого» — так назвал свою книгу Назир Сафаров. И это действительно страницы человеческой жизни, трудной, порой невыносимо грудной, но яркой, полной страстного желания открыть народу путь к свету и счастью.Писатель рассказывает о себе, о своих сверстниках, о людях, которых встретил на пути борьбы. Участник восстания 1916 года в Джизаке, свидетель событий, ознаменовавших рождение нового мира на Востоке, Назир Сафаров правдиво передает атмосферу тех суровых и героических лет, через судьбу мальчика и судьбу его близких показывает формирование нового человека — человека советской эпохи.«Страницы прожитого и пережитого» удостоены республиканской премии имени Хамзы как лучшее произведение узбекской прозы 1968 года.


Помнишь ли ты, как счастье нам улыбалось…

В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.


У чёрного моря

«У чёрного моря» - полудокумент-полувыдумка. В этой книге одесские евреи – вся община и отдельная семья, их судьба и война, расцвет и увядание, страх, смех, горечь и надежда…  Книга родилась из желания воздать должное тем, кто выручал евреев в смертельную для них пору оккупации. За годы работы тема расширилась, повествование растеклось от необходимости вглядеться в лик Одессы и лица одесситов. Книжка стала пухлой. А главной целью её остаётся первоначальное: помянуть благодарно всех, спасавших или помогших спасению, чьи имена всплыли, когда ворошил я свидетельства тех дней.