Розы в кредит - [5]

Для начала он сколотил хижину из старых досок, как это делают дровосеки на лесных заготовках. Затем принялся корчевать деревья, вскапывать землю, сеять и сажать. Когда мэр, навещавший иногда молодоженов, упрекнул Пьера в том, что хижина у него неприглядная, тот с негодованием ответил ему; это только начало, дайте время – и дом, и все прочее будет отделано, красиво покрашено, как у людей, а Мари насажает цветов, и у них, если хотите знать, будет даже фонтан и посыпанная гравием дорожка.

Все это было давно. Когда Пьер Пенье впервые застал в супружеской постели Мари с мужчиной… То был застрявший в деревне плетельщик соломенных стульев… Но, в конце концов, Пьер покорился, поняв, что все напрасно: ни криком, ни угрозами, ни ножом, ни кулаками невозможно было унять ненасытную тягу Мари к мужчинам. Пьер стал уходить спать в лес и пьянствовал напропалую. Однажды он ворвался к Мари и заявил, что решил развестись с ней. Развестись? Что это значит? Расторгнуть брак? Мари не возражала, она никогда не стремилась к замужеству, пожалуйста… И они развелись, к изумлению всей деревни, где такого еще не видывали. После чего Пьер Пенье вернулся к Мари, продолжал трудиться на отведенной им земле, приносил ей деньги, которые зарабатывал то как дровосек, то как сборщик свеклы. Но у него было свое представление о чести: он не хотел, чтобы незаконные дети Мари носили его имя.

Что касается двух старших – он их в свое время усыновил, что сделано, то сделано. Это было с его стороны благородно. Теперь же он стал обманутым мужем. Словом, Франсина и Мартина носили имя Пенье, а все последующие дети были Вененами, как мать. Тем не менее, Пьер Пенье считался отцом всех ребятишек. Когда он появлялся, они ходили по струнке, этого требовала мать – дети обязаны уважать своего отца. Что же до остального… Мари привлекала мужчин со всей округи радиусом в пятьдесят километров.

Лачуге из старых досок не суждено было превратиться в красивый дом, там так и не появилось ни цветов, ни фонтана, ни гравия. Живя за пределами деревни, в лачуге, без воды и электричества, с крысами, которые бегали по лицам спящих. Мари была счастлива все с новыми и новыми возлюбленными и рожала детей, как кошка.

Мари хорошо воспитывала своих детей, они были скромны и вежливы, никогда не забывали сказать: «Здравствуйте, мадам» или «Спасибо, мсье». Мари не потерпела бы дерзости с их стороны. Чуть что, она дралась, а рука у нее была тяжелая. Дети привыкли слушаться ее беспрекословно, твердо веря ее угрозам «содрать шкуру», потому что она свои угрозы осуществляла. По-видимому, ребятишки чувствовали себя примерно так, как собаки при дрессировке: они не понимали, почему надо делать то или не делать другое, а просто слепо повиновались приказу матери. Почему они не должны отправлять свою нужду на пол хижины, почему нельзя втыкать булавку в живот маленькому братишке, почему по праздникам надо поплескаться в воде – умывать лицо и руки, почему в один прекрасный день тебе велят идти в школу, а не куда-нибудь еще, почему надо уходить из дому, когда к матери приходят незнакомые мужчины, хотя ни для кого из детей и не было тайной, что именно они там делают. По опыту они знали, что такой-то поступок вызовет такое-то следствие; но, само собой разумеется, случались и непредвиденные, на которые мать реагировала самым неожиданным образом. Вывод был ясен: лучше этого не повторять. Так именно получилось и с первой самостоятельной прогулкой Мартины в ближайшие большие леса, которая закончилась для нее знаменательной поркой. Она ушла в лес ранним утром, заблудилась и пропала на целых двое суток. Подняли на ноги всю деревню, но когда ее нашли, то пятилетняя Мартина безмятежно спала на мху под сенью огромного дуба. Этим она так прославилась, что никто не называл ее иначе, как Мартина-пропадавшая-в-лесах. Чудная девчонка, ничего не боится, шутка ли – провести в полном одиночестве два дня и две ночи в лесу! Другая на ее месте вся изошла бы слезами и криками со страха и голода, а эта хоть бы что! Когда она проснулась в темноте, окруженная людьми с фонарями и собаками, то протянула ручки незнакомцу, склонившемуся над ней, и рассмеялась.

О ее приключении писали не только в местных, но даже в парижских газетах. А уж порку, за этим последовавшую, Мартина запомнила на всю жизнь! Но эта порка была принята ею наряду с ранее полученными шлепками и подзатыльниками как нечто должное и совершенно неизбежное, потому что взрослые сильнее детей. Хуже было, что расправа часто производилась по совершенно непонятным поводам, ведь и от Мартины, а равно и от ее братьев и сестер взаимосвязь причины и следствия ускользала. Откуда, например, Мартина могла знать, что гулять в лесу и спать под деревом возбраняется? Почему когда мать лупила ее, то одновременно и плакала и смеялась? А жители деревни, те, наоборот, по-видимому, одобряли поступок Мартины: если мать посылала ее за чем-нибудь в деревню и она, волоча корзинку размером почти больше себя, ходила по лавкам, ей часто перепадали леденцы, фрукты, шоколадка и все ей улыбались, целовали ее. Уж очень она мила, особенно летом, когда мать выпускала ее в одних штанишках, и все, чем наградила ее природа, было напоказ: голенькая, бронзово-загорелая, длинноногая, с круглым задиком. Длинные прямые черные пряди волос висели по обе стороны ее странного личика, какого не встретишь во всем департаменте Сены-и-Уазы. Она была прелестна, очаровательна, как диковинный заморский зверек, и к тому же умна, рассудительна – настоящая маленькая женщина! А когда однажды в сильную жару мать заколола ей волосы шпильками на макушке и получилась прическа, как у взрослой, то положительно вся деревня влюбилась в эту смешную Мартину-пропадавшую-в-лесах. В кого она такая уродилась? Рядили и гадали, кто бы мог быть ее отцом, и не могли припомнить, появлялся ли у них в деревне кто-нибудь из колоний – желтый или черный. В кого же она?