Розы на снегу - [45]
После ночной канонады Дорофеев попросил младшего брата:
— У меня к тебе, Женя, дело есть. Важное. Ты как-то говорил мне, что видел Кошелева, который обычно у нас на школьных вечерах на баяне играл. Верно это?
Виктор Дорофеев.
— Точно, видел, — подтвердил Женька.
— Ну так вот, разыщи во что бы то ни стало его и попроси к нам зайти. Затем найди Лешу Иванова и Малиновского Толю, скажи: брат обижается, — забыли, мол. Пусть завтра под вечер забегут в подкидного сыграть. Ребята они надежные.
Сообразительный Женька радостно блеснул глазами:
— Есть, товарищ секретарь, собрать надежных ребят!
Степан Петрович Кошелев зашел в тот же день. Хотя он был и намного старше Дорофеева, но относился к нему как к равному. Виктор уважал баяниста за дружбу со школьниками, знал, что для некоторых ребят с нелегкой судьбой Степан Петрович был добрым советчиком.
— Зачем звал? — без обиняков спросил Кошелев, входя в комнату к Виктору.
— Соскучился. Сиднем сижу, а ты по белу свету бродишь — авось слышал что-либо правдивое да хорошее.
— А ты угадал, — лукаво улыбнулся гость. — Не так уж и дела наши плохи, как брешут фрицы.
— Откуда знаешь? — насторожился Виктор.
— А со мной Москва нет-нет да и заговорит.
— Так, значит, не сдал?
— Значит, не сдал. Только жердь, что антенну держала, в печке сжег.
— Молодец! Какой ты молодец, Степан Петрович! — Глаза Дорофеева радостно сверкнули. — Теперь дело пойдет.
— Какое такое дело?
— Борьба подпольная с фашистами. Не на жизнь, а на смерть.
Собрались ребята открыто — за картами, благо игра в них поощрялась блюстителями «нового порядка». Открыв козырную шестерку, Дорофеев, улыбаясь, проговорил:
— Ко мне пришла. Мне и начинать игру. Начну с ругани. Стрельба из танков — баловство, а с оружием баловаться нельзя. Во-первых, своих пострелять могли, а во-вторых, как говорится, и просто пропасть не за понюх табака. Ну да ладно, что было — то было. А сейчас давайте о серьезном деле поговорим.
— А что может быть серьезнее, чем стрелять фашистов? — вскипел Малиновский.
— Не горячись, Толя. Виноваты мы. Стрелять тоже с умом надо, — отпарировал Алексей Иванов.
— Самое главное сейчас, — продолжал Дорофеев, — у наших людей дух поднимать, правду им рассказывать. Помните у Пушкина?
— Фашисты кричат: пал Ленинград, в гавани Кронштадта бросили якоря немецкие корабли. А вот послушайте: вчера в сводке Совинформбюро сообщалось, что артиллерия Кронштадта обрушила мощный огонь на врага…
Читая сводку, Дорофеев вдруг заметил, как товарищи его побросали карты и встали.
— Вы что? — поднял он глаза и понял: есть боевое ядро подпольной организации…
По воскресным дням с горы Закат неслись звуки бравурных маршей и полек. Благовестил по субботам соборный колокол, сзывая прихожан в храм божий. Правил церковную службу моложавый, статный рижанин с сильным бархатным голосом. Но мало кто из пушкиногорцев и осевших в поселке беженцев появлялся на танцевальной площадке. Не мог похвастать обилием паствы и попик, смахивающий на переодетого военного.
Зато людно было в базарные дни у досок с распоряжениями оккупационных властей, где белели наклеенные поверх серых казенных бумаг листки из школьных тетрадей. На них печатными буквами кратко излагались сообщения Совинформбюро. Солдаты охранных войск и полицаи не успевали соскабливать эти листки и разгонять крестьян, жадно вчитывающихся в весточку о родной армии, о Москве и Ленинграде. Люди разбегались, но, покидая поселок, вдруг обнаруживали у себя на телегах листовки с призывами саботировать мероприятия оккупантов, не верить их брехне.
Бесновался комендант, грозился перевешать всех помощников партизанского комиссара, проникавших со сводками в поселок. И невдомек было ищейкам из тайной полевой полиции, придумавшим «комиссара» в оправдание своих неудач в поисках подпольного центра, что расположен этот самый центр у них под носом. Небольшой деревянный домик Дорофеевых примостился у подножия холма, вдоль которого тянулась старинная монастырская стена. Здесь, у постели больного Дорофеева, составлялись и редактировались листовки. Сюда поодиночке в сумерках пробирались Степан Кошелев, Алексей Иванов, Анатолий Малиновский, Борис Алмазов, Алексей Захаров, Геннадий Петров, Николай Хмелев.
Все вместе собирались редко. Соблюдали конспирацию. Каждый приносил с собой колоду карт, мелкие деньги. Прихватывали фашистские газеты на русском языке, иногда самогон. На повороте к дому Дорофеевых ребят тихонько окликал кто-либо из руководящей тройки — Иванов или Кошелев, иногда младший Дорофеев, отчаянно храбрый парнишка, связной подпольной организации. Звучал в темноте вопрос-пароль. «Кто идет к Пушкину?» — и приглушенный ответ-пароль: «Дубровский», «Годунов», «Русалка».
Александр Сергеевич Пушкин незримо присутствовал на каждом тайном сборе патриотов, благословляя «племя младое, незнакомое» на подвиг.
В РОЖДЕСТВЕНСКИЙ ВЕЧЕР
Метелью скулит злой декабрьский ветер. Приглушенно звучат церковные колокола. А с амвона Успенского собора святотатствует отец Владимир:
