Розы на снегу - [35]
В комнату неслышно вошла Александра Анисимовна:
— Проснулась, дочка? Что молчишь? Поезжай-ка с малым дитем. А мы уж здесь останемся. Может, и не допустят супостата в нашу местность. Вон сколько окоп-то нарыли.
— Мама, послушай…
— Ну, ну. Знаю. Упрямая. Вся в отца.
Аня быстро оделась. Достала из шкатулки партбилет, аккуратно завернутый в плотную бумагу. Взглянула на сына. По его лицу блуждала безмятежная улыбка.
— Мама, покормите Вовика. Я в Оредеж пойду, в райком партии.
— Ладно, иди. Неужто не покормлю?
Обычно просыпавшиеся в эти часы Торковичи казались теперь притихшими, чего-то ждущими. Аня быстро шла по безлюдным улицам, прислушиваясь к отдаленной канонаде. Фронт приближался. Бои шли на лужских рубежах.
Возле здания средней школы послышался звонкий голос:
— Здравствуйте, Анна Петровна!
— Галя! Ты не уехала? — Аня с удивлением посмотрела на худенькую, в голубом ситцевом платье ученицу шестого класса Галю Комлеву.
— Мама болеет. Куда же ехать? — Глаза девочки были не по-детски серьезны.
Весной Комлевой исполнилось четырнадцать лет. Как лучшую ученицу и активную пионерку ее приняли в комсомол. Аня вспомнила, какой торжествующей и радостной вышла Галя от секретаря райкома.
— Значит, осталась? — Аня еще раз, уже как-то по-иному посмотрела на девочку.
— Да, Анна Петровна. И Тася Яковлева из восьмого класса не уехала. Война ведь недолго будет. Как вы думаете?
— Наверное, недолго. Соберут наши силы и погонят фашистов.
Попрощавшись со своей любимицей, пионервожатая пошла дальше. По дороге она мысленно готовилась к разговору с секретарем райкома: «Так и скажу: „Иван Иванович, пионеры мои остаются. Какая же я старшая пионервожатая, если брошу их в трудные минуты?“»
Оредежский райком партии в те дни напоминал воинский штаб. В здание без конца входили люди. Подъезжали связные из дальних деревень.
Аня вошла в знакомый кабинет. Исаков сидел за столом и ожесточенно крутил ручку телефонного аппарата. Обычно спокойный, сдержанный, он теперь разговаривал резко и требовательно.
Иван Иванович Исаков.
Улучив минутку, Аня тихо сказала:
— Иван Иванович, лучше я попозже зайду.
— А ты думаешь, позже будет меньше дел? Слышишь гром за рекой?
— Вот поэтому и прошу оставить меня в районе, — одним духом выпалила Аня.
Исаков взглянул на ее раскрасневшееся лицо. Вспомнил заседание бюро райкома. Кто-то тогда сказал: «Не согласится Семенова уезжать в тыл. Не тот характер, чтобы от опасности уходить…» Все верно. Но надо думать и о сохранении людей. Аню слишком хорошо знают в районе. В любых делах первая заводила. Да и семья у Семеновых — одиннадцать душ, а взрослых только трое.
— Не можем! — отрезал Исаков. — Не проси. Есть решение бюро.
— Хорошо. — Голос Ани дрогнул. — До свидания!
Она вышла, осторожно прикрыв за собой дверь.
…После жарких боев на Лужском оборонительном рубеже наступила тишина. Фронт теперь был где-то под Ленинградом. И поселок Торковичи стал похож на старый, заброшенный дом. Ветер гонял обрывки бумаг. Под ногами валялись консервные банки, какие-то железки, тряпки.
Жители стали возвращаться из окрестных лесов. Плотно закрывали ставнями окна. Пряталась в подвалах и сараях. Боялись выстрелов, топота солдатских сапог.
Аня с того дня, как в поселке появились фашисты, не выходила из дома. Все новости приносила мать:
— Объявление повесили. После восьми нельзя быть на улицах — расстрел…
— Приказывают сдать радио, иначе — расстрел…
Расстрел… расстрел… расстрел. Армия фюрера насаждала «новый порядок».
Проходил день за днем. Аня осунулась, под глазами появились крути. Думала: что делать? Как начать борьбу с врагом?
Она знала: где-то существует подпольный райком. Но туда сейчас так запросто не пойдешь, чтобы посоветоваться с секретарем.
Как-то зашла соседка занять щепотку чая и словно ненароком сказала:
— Говорят, фашисты в Ленинград вошли…
Аня вздрогнула, точно от удара.
— Откуда вам известно?
— Теперь, милая, новости у колодца узнаешь, — ответила соседка.
Анна промолчала. А про себя решила: «Вот это и есть твое дело — говорить с людьми».
И Семенова стала бывать и в семьях подруг, и у знакомых отца, и у колодца.
…В полночь к поселку подошли трое.
— Иван Иванович, побудьте здесь. Я пойду пошукаю, какая ситуация, — прошептал разведчик Иванов.
— Будь осторожен, Андрей Федорович.
— Не беспокойтесь. Люди надежные.
Ночная темень поглотила Иванова. Вернулся он так же неожиданно, как и исчез:
— Идемте. Полный порядок.
По глубокой балке вышли к крайнему двору поселка. Здесь жили Романовские. Сам Романовский осенью ушел в партизанский отряд. Дома осталась жена, Пелагея Макаровна, — кристально честная и преданная Советской власти женщина. У нее партизаны и устроили явочную квартиру.
На условный стук открыла сама хозяйка.
— Осторожней. Свет теперь не зажигаем, — впуская гостей в темные сени, предупредила она.
Вошли в горницу. Романовская чиркнула спичкой. Бледный, дрожащий огонек осветил комнату. За столом сидела какая-то женщина. Темный, в крупную клетку платок повязан почти до самых бровей.
— Здравствуйте, Иван Иванович! Не узнали? — спросила она.
— Аня?! Как ты здесь оказалась?
— Не могла я уехать… Понимаете, не могла покинуть моих мальчишек и девчонок, — взволнованно ответила Семенова. — Иван Иванович, мы создаем группу подпольщиков.
