Розы и хризантемы - [7]

— Нина Владимировна! — зовет тетя Лера. — Наконец-то вы! Я уже беспокоилась, куда вы запропастились.

Она и сюда притащила свои коробки и набивает кукол ватой.

Мы садимся у стены. Жужжит какая-то машина.

— Знаете, сейчас я, по крайней мере, спокойна, — говорит мама. — А то до эвакуации, вы помните? — женщины и дети в убежище, а мужчин заставляли лезть на крышу, сбрасывать зажигательные бомбы. Иноземцева тогда ранило, помните? Я каждый раз волновалась за Павла. Места себе не находила. Даже не из-за бомб, мне все казалось, что он оступится и свалится.

— Он хоть пишет? — спрашивает тетя Лера.

— Пишет, но понять ничего нельзя — ни где находится, ни каково положение на фронте. Мог бы хоть как-то намекнуть… Одни общие фразы.

— Хорошо, что пишет…

— Да, конечно.

Я прислоняюсь к стене и задремываю.

— Смотрите, спит, — говорит тетя Лера. — Попросите, чтобы там на столе потеснились.

— Не стоит, — говорит мама. — Только положишь, она тут же вскочит. Так, по крайней мере, сидит и хоть голову не дурит. Она в начале войны совсем крохотная была, и то никак невозможно было уложить.

— Скорей бы уже отбой… — вздыхают женщины. — Спать-то ничего не осталось.

— Они наш район любят, все надеются завод зацепить.

— К заводу не подступишься, там сплошные зенитки…

— А бомбы-то куда-никуда сбросить надо.

— Господи, хоть бы уж прямо на голову упала, и не мучиться больше, — говорит мама.

— Ну, вы скажете — прямо на голову…

— Но сколько можно — третий год! И никакого просвета…

— Ничего, — утешают женщины, — скоро так их погоним, что только пятки засверкают!

Отбой. Мама тормошит меня, подымает на ноги.

Мы выходим наружу. На другой стороне улицы, там, где Боткинская больница, полощется в темном небе тяжелое багровое зарево.

— Сволочи! Главный корпус, — говорят женщины.

— Ужас, какой ужас!..

— Что же это? Господи, там ведь небось раненые!

— Мама, а как же «колбаса»? — вспоминаю я.

— Какая колбаса, что ты мелешь?

— «Колбаса», которая не дает самолетам пролететь!

— Не знаю. Значит, пролетели там, где нет «колбасы». Иди, не стой! — подталкивает она меня в спину. — Нашли, чем любоваться! Разинули рты — будто пожара в жизни не видели.

Наверно, она все перепутала — небо настоящее, а «колбаса» — иллюзия.

Верховный суд.

— Правда, здесь красиво?

— Не мели ерунды!

— Мы еще будем сюда приходить?

— Замолчи, не приставай. Сидишь как на иголках, так еще она голову дурит, лезет со всякими глупостями.

— Вы принесли выписку из приказа об увольнении вашего мужа? — спрашивает старичок с белыми волосами — секретарь.

— Да, да. — Мама торопливо протягивает бумажку.

И опять мы сидим и ждем. Наконец нас впускают в зал суда.

— Право на ведомственную площадь теряют уволенные по собственному желанию или за нарушение трудовой дисциплины, — говорит судья. — Так как в данном случае ни того, ни другого нет, суд постановляет: обязать издательство «Правда» в двадцать четыре часа освободить комнату.

— Боже мой, — говорит мама дрожащим голосом. — В двадцать четыре часа… Нет, я не смею поверить… Получив решение суда, мы едем к Бурову. Нам открывает домработница.

— Уходите, уходите, — машет она на нас руками. — Они никому не подают. За мной и то смотрят, сколько съела, — прибавляет она вполголоса.

— Я не прошу милостыню, — говорит мама. — Мне нужно видеть Анатолия Владимировича.

Женщина недоверчиво смотрит на нас, но потом все-таки идет звать хозяина. Буров выходит, оборачивается назад и кричит громко:

— Дверь надо закрывать, когда всякие тут околачиваются! Обчистят квартиру, ты, что ли, платить будешь? — После этого он поворачивается к маме: — Что вам от меня нужно?

Мама протягивает ему решение суда. Он долго читает, шевеля толстыми губами, а потом говорит:

— Плевал я на эту бумажонку! Можете оставить ее себе на память!

— Вы обязаны освободить площадь, — говорит мама. — Если вы не сделаете этого добровольно, вас выселят с судебным исполнителем.

— Чихал я на вашего исполнителя! — говорит Буров. — Всего наилучшего! — И захлопывает дверь.

— Ну и хам, ну и сволочь, — повторяет мама, пока мы спускаемся по лестнице. — Нет, подумать только — какая сволочь!..

Мы снова в суде. Теперь районном, нашего участка. Ждем судебного исполнителя.

Его нет, говорят, он уехал куда-то часа два назад.

— Ничего, я подожду, — говорит мама. — Я уже столько ждала, что лишний час не имеет значения.

— Вы ко мне? — спрашивает молодая девушка.

— Это вы — судебный исполнитель? — удивляется мама. — Я думала, мужчина.

— Мужчины на фронте, — говорит девушка. — А мы тут и сами справляемся. Что нам мужчины — мы и сами с усами, правда? — спрашивает она меня.

Никаких усов у нее нет, но я молчу. Мы выходим на улицу.

— Ах, как жалко! — говорит мама. — Трамвай! Все, уйдет, не успеем…

— Почему это не успеем? — не соглашается девушка. — На четырех не успеем, а на двух как раз! — Она подхватывает меня на руки и бежит со мной к остановке.

Мама бежит следом. Мы влазим в трамвай, мама и девушка садятся, я стою возле них.

— Держись, — говорит мама.

Я держусь, но трамвай вдруг бросает в сторону, я падаю, и все остальные пассажиры тоже падают, даже те, что сидят.

— Разбилась? — спрашивает девушка. — Ну ничего, ничего, не плачь… Где болит? Тут? И тут? Дай-ка я потру. Прошло? Сейчас пройдет.