Розы для Экклезиаста - [50]

Скорбь отличалась от всех остальных миров.

За плотным слоем облаков, окутывающим планету, вам едва ли удастся увидеть Бетельгейзе, а если все-таки повезет, радости доставит мало, ибо жар ее будет невыносим. Пустыни, льды и джунгли, вечные бури, экстремальные температуры и безжалостные ветры — в любом месте на Скорби вы лицом к лицу столкнетесь с самыми разнообразными “коктейлями” из подобного рода прелестей. Возможно, поэтому так и назвали эту планету, созданную отнюдь не для отдыха, не для беззаботного времяпровождения.

Почему Земля заплатила Сэндоу за создание этого ада?

Соблюдение прав ссыльных? Никто не имел ничего против, но требовалась и определенная мера наказания. Осужденный вместе с курсом терапии должен был получить еще и необходимую долю отрицательных эмоций, чтобы (это мое предположение) наказание затронуло не только душу, но и тело.

Скорбь стала планетой-тюрьмой.

Самая продолжительная ссылка на Скорбь не превышала пяти лет. Меня осудили на три. Человек привыкает ко всему, будьте уверены. Условия оказались вполне сносными: кондиционеры, звукоизоляция и, если потребуется, отопление. Здесь никого ни в чем не ограничивали; вы могли отправиться куда вам заблагорассудится, приехать в ссылку с семьей или обзавестись ею здесь, а при желании даже делать деньги. Здесь достаточно разного рода дел: магазины, театры, церкви — то же самое, что и на других планетах, разве что здания более приземисты на вид и частенько уходят глубоко под землю. Если кому-то больше по вкусу безделье и философия, он все равно не останется голодным. Единственное различие между Скорбью и другими планетами заключалось в том, что вы не имели права покинуть ее до окончания вашего срока. Население планеты — приблизительно триста тысяч, из которых девяносто семь процентов — заключенные и их семьи. У меня семьи не было, но к рассказу это отношения не имеет. Или имеет? И у меня когда-то была семья…

Мне принадлежал сад, за которым ухаживали роботы. Весь год под водой находилась половина территории, а на полгода вода заливала всю плантацию. Моя “ферма” была в низине, высокие деревья венчали гребни холмов вокруг, я жил в герметичном вагончике из блестящего гофрированного железа с миниатюрной лабораторией и компьютером и выходил из вагончика только в плавках или водолазном костюме (в зависимости от времени года), сеял и собирал урожай.

Сначала я ненавидел “ферму”.

По утрам иногда казалось, что мир исчез, и я плыву по реке забвенья. Затем пустота превращалась в туман, распадавшийся на мглистые клочки, стелющиеся по земле, как пресмыкающиеся, чтобы исчезнуть и оставить меня наедине с новым днем. Я уже говорил, что сначала ненавидел место своего заключения, но потом привык. Может быть потому, что меня заинтересовал один факт.

Потому-то я и не обратил внимания на крик “Железо!”.

Я занимался исследованиями.

Земля то ли не смогла, то ли не пожелала платить назначенную Сэндоу цену за жалкий мир, годный как тюрьма или полигон для маневров. Тогда Сэндоу предложил нечто иное, и судьба Скорби была решена. Он снизил цену, взял на себя заботу о “трудотерапии” и, таким образом, стал владельцем местной промышленности.

В лабораториях, подобных моей, содержалась вся необходимая для исследования аппаратура. Можно получить любые интересующие вас данные об ударостойкости, термостойкости и многом другом. Бывало и так: оставишь урожай без присмотра, и выясняется, что какой-то неучтенный фактор доставляет вам кучу неприятностей. Мне кажется, с Сэндоу не раз случалось подобное, поэтому-то он и решил присоединить “ферму” к другим объектам исследований.

Скорбь, эта невыносимая планета, представляла обильную информацию для исследований. Некоторые из нас разъезжали по климатическим поясам, записывая отклонения от нормы. Причудливые приземистые дома тоже подвергались осмотру, ибо когда-нибудь их двойники разбредутся по другим пограничным мирам. Назовите любой предмет, и я могу вас заверить, что кто-нибудь на Скорби обязательно занимается проверкой его на пригодность.

Прошел почти год, как истек срок заключения, но я оставался, хотя мог покинуть планету в любой момент. Кое-что меня здесь удерживало. Я хотел найти подтверждение одной догадке.

Те, кого нанимал Френсис Сэндоу, исследовали многое, но для меня интерес представлял один побочный продукт местной экологии. Было нечто любопытное в моей долине, нечто, заставлявшее рис расти как на дрожжах. Сэндоу сам не знал, в чем дело, и исследования, которые я вызвался проводить, должны были дать объяснения этой загадке. Если существовало вещество, ускоряющее созревание риса до двух недель после посева, открытие такого вещества представлялось неоценимым благодеянием для растущего населения галактики.

Итак, я защищал мои владения от змей и водяных тигров, выращивал урожай, занимался исследованиями, а результаты вводил в компьютер. Данные накапливались медленно: я исследовал все факторы поочередно, и когда услышал этот сумасшедший вопль “Железо!”, понимал уже, что нахожусь от разгадки на расстоянии одного — двух урожаев.

Правда, я упустил из виду то, что истина могла оказаться непознаваемой, ибо единственное, чего мне хотелось тогда, — это найти разгадку, подарить ее миру и сказать: “Пользуйтесь! Я сделал открытие, чтобы заплатить за то, что когда-то присвоил. Надеюсь, это справедливо”.