Розовый слон - [46]

— Возможен внешний перелом лодыжки. Рентген покажет.

— Мои данные… на машине, — лежа уже на носилках, Кипен указал на своего упавшего скакуна, на брызговиках которого еще теперь можно было ясно прочесть: "Мунтис Кипен род. 1950, не женат ул. Лауку 3 группа крови II".

И автоинспектор был уже тут. Казалось, тот же самый, у которого Алнис просил избавления. Осмотрев место происшествия, инспектор опустился на колени около Кипена, который попросил оставить его на несколько минут на поле проигранного боя. Еще и толпа-то не собралась. Кто знает, когда еще суждено будет ему пережить катастрофу в столь же подходящем месте.

— Можешь, Язен, нюхать, я не пил, ты меня знаешь.

— Да я не об этом, — извинился инспектор. — Все будет в полном порядке, Мунтис. Протокол составлю в больнице. Тренировочная поездка…

Теперь инспектор и Кипен заметили и Алниса, потому что тот был длиннее домохозяек в передниках, транзитных шоферов и стайки пожилых людей, которые уже окружили место происшествия. Женщины в годах вытягивали шеи, стараясь увидеть трупы и кровь.

— Есть, есть… — сведущая тетушка рассказывала другой, — полный сапог крови.

— Этот длинный сидел сзади, ногой цеплялся за столбики, поэтому я и свалился, — пояснил Кипен.

— Дурень! Ладно, выясним! — мрачно поглядел на Алниса инспектор и выпалил вопрос: — С какой скоростью ехали?

Рассказать правду о заскоках Кипена! Тогда по крайней мере двенадцать месяцев маленькие дети могли бы смело ходить за хлебом и без риска пересекать улицу. Сколько кур, лягушек, не говоря уже о более мелких животных, было бы спасено! Скрюченный ударом, охрипший Алнис, покрякивал:

— Он ехал… как чокнутый…

— Я не спрашиваю вас о состоянии. Километры!

— Под шестьдесят… — В последний момент Алнис сообразил, что, если он будет говорить правду, его сочтут кляузником, возможно, так подумает даже Инта Зилите. А кляузника Зилите запрезирала бы. Поэтому он решил солгать. — Не больше. Я глядел на циферблат.

— Можете идти, — разрешил инспектор.

— Он сам санитар, — сказала какая-то тетушка, указывая на большую медаль Алниса с красным крестом.

После этого никто и не подумал спросить, нет ли у Алниса какого-нибудь внутреннего перелома. Прихрамывая, Алнис потащился в город.

Тут один старичок, как позже выяснилось, заместитель прокурора, вышедший на пенсию, предостерегающе помахал пальцем:

— Я всегда говорю: не ездите так шибко!

— Я вам что-то хочу сказать на ухо, — шепнул Кипен.

Когда старик нагнулся, пострадавший, собравшись с последними силами, дал ему в ухо, затем, подавляя боль в ноге, даже с улыбкой на губах уплыл в машину "скорой помощи". Уже давно он опасался и ожидал аварию. Боялся, что может сильно разбиться, но и жаждал, потому что теперь у его биографии совсем другая ценность. Кто из знаменитых мотогонщиков мира хотя бы раз не грохнулся? Теперь достигнуто все: "Ява" не особенно побита, нога — если повреждена только лодыжка — никуда не денется, зато вокруг стояло много бирзгальцев.

— Моего тягача… — были его последние слова, когда санитар захлопнул дверцу.

— Сообразим! — отозвался инспектор, и двое мужчин повели "Яву" следом за машиной "скорой помощи".

Блюдя где-то слышанную поговорку: пунктуальность — вежливость простых людей, Бертул всегда в половине девятого, гладко причесанный, приходил в дом культуры. После этого у него, как у творческого работника, ритм дня обычно нарушался с такой же легкостью, как составленная смета. Деньги и время он не умел беречь. Мороженое за двадцать копеек. Хотя было уже заметно, что Нарбут вскружил Азанде голову своим искусством. Одна или две бутылки пива за какие-то пятьдесят — семьдесят копеек. А пиво иной раз чертовски возбуждало аппетит… У замшевых туфель носы уже потеряли бархатистость, блестят, как долго ношенные штаны. С художественным салоном медлить нельзя, иначе придется щеголять голыми пальцами ног!

В то утро, когда запланирована была поездка с Ан-ни в районный центр, он тоже в половине девятого приотворил тяжелые, вооруженные медной ручкой двери дома культуры. Может быть, заменить эту ручку более современной — блестящей колбаской из стальной трубы? Можно бы, но старую ручку в Бирзгале не удастся продать.

В вестибюле слышался стук молотка, падали доски, раздавались шлепающие шаги. Это шумное оживление создавал Нарбут единолично, сегодня он был в клетчатой рубашке, джинсах и кедах. Художник пилил, забивал гвозди, отступал, прищуривал глаз, наклонял голову, отдирал и снова вколачивал гвозди.

— Касперьюст потребовал картинную галерею. И он ее получит. Только добывайте побыстрее фотографии тружеников!

— Оборудовать витрины поручено вам.

— Я художник, я не обязан знать передовиков! Это в вашей компетенции, — обронил Нарбут.

Чувствуя, что Нарбут больше не видит его, Бертул направился в апартаменты дирекции. Жена Касперьюста с дочкой в Риге, сам, должно быть, нянчит внука Хлопотку. Итак, Бертул в полном уединении сосредоточенно изучал документы, которые Касперьюст уже проштудировал и завершил свою работу резолюциями на углах бумаг. Будучи психологом-практиком, Бертул открыл еще одну черту на гладком лице Касперьюста: директору очень нравилось ставить резолюции. Накладывание резолюций полностью компенсировало разницу директорского оклада с той зарплатой, которую Касперьюст получал когда-то, раскрашивая стены дома культуры наподобие узоров на пиебалских полотенцах. В то время он получал две сотни, а сегодня ему отсчитывали только одну сотню. Если за такую зарплату работает квалифицированный маляр, то он по природе слагатель резолюций, всю жизнь ждавший случая, когда авторучка в его руках будет эквивалентна маршальскому жезлу, которым размахивают на театре военных действий.