– Сама напомнила.
– Может лучше тогда обмен? Фотки на фотки? – повернула Сонетта голову – пластырь я налепил и продолжаю держать её за руку.
– Продолжай…
– Когда буду спать, можешь пофотографировать меня и даже показать одному другу, – смущаясь, проговорила она. Встретившись было взглядом, поспешила отвести. – Но с экрана, не пересылая.
– И зачем мне это? – я даже возмутился.
– Ну-у…— янтарные глазки снова воззрились на меня, несколько удивлённо. – Ты не хочешь получить такие фото?!
– Я про показ друзьям говорю, бестолочь ты!
– Эй! Не обзывайся. Просто не поняла тебя.
– Блин! Да просто понять не могу, зачем мне показывать фотографии друзьям, словно хвастаясь добычей? Если уж сделаю, то только для себя, – проворчал я.
– О-о! Тебе такие нравятся? – приложила девушка ладонь ко рту.
– Может быть, – отвернулся я.
– Скажи-скажи! Нравятся или нет?! – завелась девчонка.
– Ещё чего! – огрызнулся я. – Потом обзовёшь извращенцем, расскажешь всем подружкам и родителям в придачу. Ничего не скажу.
– Клянусь, Самуил, вот честно-честно никому не скажу или пусть язык отсохнет! – с горящими интересом глазами, сказала она, едва не крича. Я покосился на алчущую признаний девушку.
– И не напечатаешь в сообщениях! – погрозил я пальцем.
– Вообще никакими способами! Клянусь! – охотно подхватила она.
– Ладно. Что ты хочешь узнать? Учти, – опять поднял я палец, – у меня есть право умолчать.
– О! Класс! Сейчас…— закусила она розовую губку и подняв глаза к потолку. – Ответь, что конкретно тебе нравится во мне спящей?
– А тебе во мне? – попробовал я уклониться.
– Эй! Так не честно!
– Ладно, ладно. Ну, пока точно не знаю. Это влечёт. Да и видел всего один раз. Вот ещё посмотрю и скажу.
– М-м, ладно, – кокетливо отозвалась Сонетта. – Ещё вопрос можно же?
Я кивнул.
– Ты же знаешь игру такую, когда придавливают вены на шее и человек засыпает?
Удивлённо воззрился на сестру.
– Нет.
– Ну, пережимают эти… сонные артерии и человек отключается. Можно там лицо разрисовать или, ну мальчики так делают, – вдруг засмущалась она, – под майку или в трусы заглянуть.
Меня такая игра поразила. Слышу первый раз, но в голове уже возникли образы. Одни из пристойных и правильных – это опасно, а вторые – сделать так Сонетте.
– Понятно. И что тебя интересует на этот счёт? – осторожно поинтересовался я, со стыдом признаваясь себе, что испытываю надежду на своеобразный ответ.
– Ну, просто. Вдруг ты, когда будешь фотографировать, захочешь мне куда-нибудь заглянуть, – затихая пробормотала она. – Я, конечно, против, но почему-то показалось, что ты ещё поэтому…
– Что?! – нахмурился я.
– Ну, хочешь сфотографировать меня спящей, – опять тихо ответила сестра, совсем отвернувшись.
– Ты гонишь, что ли? Даже если бы мне это надо было, то не получится.
– Почему? – удивилась она.
– Человек, если ему лезть под майку или туда, – показал я пальцем, – проснётся. А в этой дурацкой игре, когда пережимается артерия, происходит гипоксия мозга. Это опасно. Но человек ненадолго теряет сознание и тогда да, можно заглянуть или ещё чего.
– Ещё чего? – тут же подхватила она.
– Короче, ты поняла?!
– Да-да, ну ладно тогда, – чуть огорчённо отозвалась девушка.
– Э! Ты чего скуксилась? Что я тебя пока спишь не облапаю, что ли?! – раздосадовался я.
– Конечно нет! – вся покраснела Сонетта. – Извращенец!
Подскочив, она побежала наверх.
– Я у тебя! – прилетел весёлый голос сверху.
Либо кофе готовился дольше обычного, либо фантазии затащили меня на такие глубины, где время бежит медленней. Разговор и порождённые им образы полыхают в мозгу, как огненные цитаты из книги. Что же хотела сказать Сонетта? Намекала ли? Но недавнее откровение, когда мы лежали на кровати и я взглянул в лицо, оно мешает думать о ней в таком свете. Может это просто мысленный шум, типичный для подростков её возраста и пола? Говорит первое, что приходит в голову. Хватается за язык и снова говорит?
Вопросы можно было бы забыть и постараться думать о другом, но дремучее желание совершить пошлость одолевает необоримо. Когда она будет спать, я… стоп! хватит об этом думать! Вроде заявляешь это себе твёрдо, прекрасно понимая, что все сто шагов до пропасти – это сотня возможностей изменить путь, но последний, в пропасть – это окончательное решение. Если сорвусь на потеху тварному, то всё может быть очень плохо. Мне нужно держаться.
Отхлебнул кофе, получившийся несколько крепче обычного. Бросил ещё кубик сахара и снова взялся мешать.
Когда перед тобой стена и намёка на путь нет – отказать себе легко. Вот только Сонетта приоткрыла дверь и теперь через щель сочится свет надежды, что мне позволительно непристойное действие. Именно это самое ужасное. Не глухая стена, а она же, но с намёком на возможность переступить грань.
Эту грань я люблю и ненавижу в равной степени. Это граница, которая жестокой и карающей десницей морали бьёт тебя и лишает сладкого, грешного удовольствия. Ты не можешь пасть в объятья соблазна и утопить душу в черноте похоти. Но эта же грань позволяет оттенить грех от праведности. Сделать контраст между ними настолько ярким, что когда ты таки переступаешь границу, то испытываешь двойное, тройное удовольствие. Познав сравнение, падение становится ещё отчаянней.
