Розовый дельфин - [9]

– Любовь моя, в мире, где мы не видели никого почти сто лет, твоя ревность, конечно, мне льстит. Но хочу тебе напомнить – сны не снятся двоим одновременно. Это знак…

Алиса тщательно обдумывала то, что я сказал. Эти процессы искрились в любимых глазах. Я залюбовался ею. Моя женщина была удивительно стройной. Она будто состояла из огромных кругов под глазами, острых скул, вздернутого носа и едва прослеживаемых плеч и длинных тонких ног. При этом она была исполнена некой потусторонней красоты, от которой меня обожгло собственное дыхание.

– Я хочу, чтобы ты сделал меня счастливой. – Она правильно поняла бесконечное тепло моего взгляда, и голос ее показался патокой. – Я уверена в своих силах и хочу сделать счастливым тебя… В любых условиях…

Я достал из коляски старинный виски, набрал небольшое количество старинным шприцем, запустил алкоголь в кровь. Нам стало тепло и радостно. Мы провалялись до рассвета, крепко держась друг за друга.

Небо в тот день проявилось нежно-синим, набухло совсем мало тревожных туч. Последние триста лет можно коротко охарактеризовать как время многокилометровых прогулок, поэтому просто полежать и послушать гул в теле было очень привлекательно. Мы решили задержаться на зубе несколько дней, Алиса принялась искать здесь места своим находкам, задумчиво вынимая их по очереди из надоевшей коляски. Справившись с этой задачей, она принялась за мои вещи.

Клетчатые пледы легли на чуть примятое дно вершины каменного дома, шахматная доска раскрылась на одном из выступов, а зонт распахнулся над уголком, где невольной женской мыслью был запланирован будуар. Я с улыбкой следил за изменениями, не вмешиваясь в происходящее, так как не ждал от них удовольствия, которое видел в Алисе.

Через несколько дней, с рассветом, на подступах к каменному зубу мудрости, молчаливо освоенному нами в качестве долгой стоянки, появилось скверное наблюдение.

– Посмотри! – ахнула Алиса, поднявшись на ноги и утонув глазами в каменистой бесконечности вокруг.

Я подскочил и, следуя ее взгляду, увидел в том направлении еще один зуб – металлический и мерно гудящий, приглашающий не замечать его, но при этом явный до скрежета других зубов. Много времени прошло, прежде чем мы разгадали секрет этого прибора в его таинственной работе. Тем не менее лет двести назад это произошло, и сейчас каждый из нас катал желваки (я и не подозревал, что Алиса умеет это делать).

– Как я ненавижу их… – едва слышно сказала Алиса.

За ее спиной вздохнули предметы, которые она заботливо выложила, им не хотелось возвращаться в коляску.

Через несколько дней зуб пошел трещинами, их становилось все больше. Затем крупный кусок нашего дома отвалился и, упав, разбился на камни, которые еще через несколько дней превратились в пыль. Наше убежище осыпалось и мельчало до тех пор, пока забираться на него стало совсем просто.

Вскоре мы паковали вещи.

– Проклятый камертон, – процедил я, наблюдая за незаметной работой скромного прибора. В руках моих нашлась пачка с двумя последними сигаретами, найденная когда-то в одном из старых городов. Глаза отчаянно полировали их убийцу. Я заботливо уложил курево в коляску, предполагая, что когда-нибудь с удовольствием вспомню бессмысленность, для которой они были нужны. В моем положении даже мысль на подобную тему имела философское наполнение.

Потом появился утюг, так мы обозвали машину, которая утюжила камень, обращая его в материал асфальтовой и бетонной пустыни.

– Он пришел, чтобы отутюжить наш зуб, – тихо констатировала Алиса, с безнадежной ненавистью глядя на замерший неподалеку аппарат. – Мы ничего не можем сделать?

– Ничего, – покачал я головой. – Мы уже пытались…

– Иногда мне кажется, что мы в какой-то мере их глаза, – продолжила Алиса в той же непримиримой тональности. – Этот камень лежал сотню лет, и никто его не тронул. Думаешь, это совпадение?

– Кого – их? – переспросил я, ловя себя на мысли, что пытаюсь искать в ней ответы на свои вопросы.

– Иногда мне кажется, что мы не стареем только потому, что должны в конце концов узнать, в чем причинность произошедшего… и происходящего, – медленно, с расстановкой произнесла Алиса в темноте, навевая мистику серьезностью голоса и матовой глубиной грустных глаз. – Ведь кто-то творит на этой мертвой планете свое зловещее действо… – Она скрипнула зубами. – И рано или поздно мы его увидим.

Я поежился от таких слов и взял Алису за самую теплую и живую в мире ладонь.

– Я рад, что выжил, и не один, а с тобой, – попытался я отвлечь ее тем, что некогда называлось романтикой. – Мне кажется, все это не просто так. А ведь все могло быть иначе…

– Не могло, – покачала головой Алиса.

В наше время слово «романтика» переоформилось в своеобразную ипостась, чьи одухотворенные лица мы видели на бритвенных кончиках наших клинков, в солнечных бликах спасительных ионизаторов и девственной силе молодых губ, не знавших прикосновений себе подобных несколько сотен лет. Чуть раньше романтика выглядела иначе, настолько, что для нее хотелось придумать иное слово, чтобы не равнять содержимое одного времени с другим. И в ту пору не было ничего прекраснее, когда кисти рук освобождались от корпоративных браслетов, чтобы стяжать свободу прикосновений, сплетая пальцы и образовывая диалектическое целое двух начал. И сегодня мы касались кончиками пальцев друг друга, и тела наши сотрясало электричество.