Розовый дельфин - [20]

– Я отдыхал, – мерцая влюбленным глазом, откликнулся я, – потому что знал, что вскоре не смогу, будучи занят твоим пледом и сигаретами. – Дождь копошился у меня в волосах.

И еще:

– Я буду носить самые короткие вещи из моего гардероба, – счастливо улыбаясь, заявила Алиса, стоя босая над поверженным чемоданом с цветными лепестками тканей, распустившихся из его кожаного чрева.

– А что буду носить я? – с улыбкой тени спросил я, вороша мятые майки.

– А ты будешь носить мне коктейли!

И наш общий смех, формирующий сладкую музыку той поры.

Теперь мы находились в крохотном бунгало за пять часов дрожи современного «Боинга» в беспокойном облачном нигде от наших родных мест, затерянном в пальмовых и цветочных рощах и подоткнутом справа водной гладью небесной голубизны.

Вспомнилось…

После чудесного обретения ионизаторов в течение месяца мы поднимались вверх по заданной линии нашего родного города, пытаясь оставить внизу воспоминания об этом и познать, что же влекло сильных мира сего туда – ввысь. Оказалось, не что иное, как то же самое, только иных форм, размеров, вкусов и образов. Итогом социального альпинизма стала скука от пресности освоения подобных открытий. И мы перестали красться в небо, на неделю успокоившись в холодных цветов кондоминиуме, полном прямых линий и тонированного стекла.

Мы основательно устали и крепко заснули сперва вместе, потом по отдельности, потом опять вместе.

Через некоторое время я проснулся, сквозь дрему испугавшись шума обычного дождя, который вдруг ожил в мертвом мире, начав вкрадчиво скрестись в оконную стену.

– Хочу дождь, – сказала Алиса сквозь сон, нагая и совсем немного в фиолетовой простыне.

Я усмехнулся, поднялся и припал к окну, наблюдая рисунки явления на гладкой материи, стремясь взглядом вниз, где – многоуровневый – был виден слепок привычной жизни. Или, по крайней мере, ее декораций.

– Хочу дождь, – без толики каприза повторила Алиса, улыбаясь чему-то во сне. – Чтобы он все смыл. – Она почти смеялась и крепко спала. – Такой, чтобы машины плакали от страха. – В ту секунду она погрустнела, и я испугался контраста больше, чем молнии и грома вместе.

Молния сверкнула совсем рядом, заставив меня вздрогнуть. Следом отвесил тяжелую пощечину длинному зданию нешуточный гром. Откуда-то донеслись крики сигнализаций современных машин, тех самых, что тогда уже умели летать.

Я надавил на окно, впуская влажный воздух, фиксируя бисер капель на тонком стекле. Ловя кончиками пальцев и голыми плечами ласковые иглы старого друга, который пришел в самый последний раз. Я не знал тогда этого, но мне стало обжигающе хорошо, состояние «не по себе», что было основным все недавнее время, мелко рассыпалось в пыль.

Я оглянулся. Алиса спала, чуть изменив положение, улыбаясь во сне, видимо, в ее грезах так же трогательно шел дождь, смывая всякую скверну.

Еще один шлепок грома по бренной земле вызвал очередной всплеск криков разноцветных машин, враз лишенных хозяев и превратившихся в бездушные куски металла. Это был их последний плач, больше я не слышал, как жалобно кричали приборы, которым уже некому было служить.

В том проявилась их трагедия, в том выразилась трагедия Земли. Из-за исчезновения человека множество предметов утратило причинную связь, чудовищная скука сковала все.

Я вжал послушное стекло в пластиковую раму, механические вопли отдалились. С наслаждением вернулся в фиолетовые простыни, собираясь провести там большую часть своей жизни, еще не представляя, каким длинным окажется мое бытие.

Все эти данности по порядку вспомнились после события, что произошло в настоящее время и выбило меня из равновесия последующим его обсуждением. Это случилось недалеко от Воды. Так мы называли появляющуюся в поле зрения и ног рудиментную и бескрайнюю гладь, что простиралась далее возможностей глаз, но встречалась все реже, из чего нами был сделан вывод, что и эта сфера стремительно сходит на нет.

– Я защищу тебя, – сказал я тогда.

– Ты не сможешь, – ответила Алиса, лицо ее горело ядовитой враждебностью. Отчетливые пятна на щеках почти ползали, губы дрожали в скрытой истерике.

Мы нашли в нашей каменной пустыне еще один прибор: серебристую узловатую улитку, она волочилась к неведомой цели, периодически оставляя за собой тщедушные крохотные тельца, наделенные хвостом, слеповатыми глазками и очевидно растущими зубами. Машина произрастала звеньями из одного в другое, местами расширялась, издавая шипящие звуки, странно щелкая и продолжая разматывать медленный неведомый путь. То были новорожденные щенки, почти сразу же злые, тускло мерцающие безумными глазами нам вслед, с немым предложением удалиться подальше, пока их взросление только наметилось.

– Думай о хорошем, – сказал я за минуту до тех слов.

– Я думаю о будущем, и когда-нибудь это произойдет, – процедила Алиса сквозь зубы, избегая моих глаз. – Они доберутся до нас.

Последние несколько дней она выглядела странной: переломала оставшиеся сигареты в последней пачке мира и отправила экспрессом по крови оставшийся виски, формулы которого никто из нас не знал.

Несчастный мир осиротел опять.

Диалоги наши казались рваными, почти бессвязными, что стало причиной моего беспокойства, так как темы обсуждения обычно находились легко. Я старался не перечить ей, видя зловещее спокойствие, что в болезненных объятиях с возбуждением играло в странные игры с большими взглядами моей маленькой девочки, ее кривыми сегодня улыбками, словно чужими сарказмом и яростью.