Розовый дельфин - [2]

– Это будет не скоро, – сказал я и Алисе, и собакам. – Пока как-то справлялись…

– Если учесть нашу пресловутую вечность, когда-нибудь это произойдет, – пожала она плечами, разглядывая собственные ногти.

Алиса осталась женщиной, несмотря на то что теперь проявились сложности, связанные с принадлежностью к такому статусу. Точнее – сменилась атрибутика хомо сапиенс, женщина, как и мужчина, превратилась в редкость, достойную занесения в Красную книгу. Ногти Алисы были по-прежнему красивы, они кичились очередным ее художественным шедевром, я не видел в жизни ничего более ладного, чем ее кисть. В смысле рисунков аккуратные ногти так же были целой вселенной. И вот ее тонкие пальцы до боли сжимали стальной прут с намертво приросшей к одному из его концов проржавленной бритвой.

– К тому времени мы разучимся спать, – пожал и я плечами. – Сон нужен, чтобы восстанавливать силы, чтобы не умереть. А зачем нам спать, если мы бессмертны? Наверное, это лишь привычка… сна – привычного мира не стало, и пришлось восполнять его роль.

Во всех смыслах мы и являли собой тот самый новый мир.

– Мы не бессмертны. У нас просто не может быть естественной смерти.

Об этом нужно рассказать подробнее.

В результате событий, происходивших на протяжении трех веков, во всем их еретическом разнообразии, произошла еще одна удивительная реакция, в результате чего мы поняли, что не нуждаемся в пище. Затем мы поняли, что не особенно страдаем от жажды, и даже не сразу осознали, что ее не стало. В этом оказалось исключительное преимущество, так как современный кислород обезумел и принялся творить с людьми страшное. Он убивал их, причем очень быстро. Поэтому единичные головы наших соотечественников привыкли наблюдать мир сквозь идеально прозрачное стекло ионизаторов. И принимать пищу вскоре стало не нужно, так же как невозможно стало снимать ионизатор.

Самое удивительное скрывалось даже не в том, что как-то сама собой данная надобность исчезла, а в том, как одновременно с этим наши тела перестали стареть и лицо застыло в вечной гримасе. Мы не разрушались множество времени, настолько долго, что с трудом могли осмыслить, что когда-то нас не существовало или что когда-то было иначе, чем сейчас, и мы были другие. Наш мир разложился на единицу настоящего и миллиарды вспышек прошлого, в которых периодически и совместно так увлекательно копаться, но едва ли возможно восстановить хронологию этих мерцаний.

– Скоро Земля превратится в бетонный шар – гладкий, ровный, твердый и мертвый, одинаковый со всех сторон. – Алиса ненавязчиво отвлекла меня от раздумий. – И мы действительно будем идти, точно стоим на месте. – Россыпь разноцветного камня осталась у нас за спиной, впереди расплескалась тусклая бетонная гладь.

– Мы найдем какое-нибудь развлечение, – улыбнулся я преувеличенно широко, пытаясь направить бумажные кораблики ее мыслей в доброе русло.

– Помнишь, сколько нам лет? – Алиса обожала сложные вопросы. Ее острый подбородок был обращен ко мне, милый нос целился в мои веки, а вязкий взгляд создавал внутри головы ощущение чужого присутствия.

– Нет, – сквозь легкую паузу отвечал я, играя пальцами правой руки беззвучную гамму вдоль стекла ее ионизатора. – Но немало, раз мы видели, как города были и сошли на нет. Моя спутница по жизненной кривой любила задавать огромное количество вопросов. В свое время это позволило нам остаться вместе и не дать разорвать наш союз исполинской силе отторжения старого и желания нового – я всегда находил ответы на самые странные ее вопросы. В этом смысле она осталась маленькой Алисой, постигающей мир или находящей подтверждение ему в моих словах. А я исполнял роль белого кролика, за которым прекрасная крошка шагнула в глубокую кроличью нору. Раньше легче всего избавиться от ее ребусов можно было с помощью поцелуя, но неизвестно, сколько времени мы были лишены такой эмоциональной радости. Столько раз перевернулись песочные часы, сколько наши головы находились в ионизаторах, стеклянный шар которого давал нам возможность жить, и, как оказалось, жить вечно. Часы перевернулись столько раз, что уже могли бы подражать вентилятору.

Иногда мы находили предметы. Самые разные. Алиса как-то нашла куклу, тряпичную, чумазую. Два дня она путешествовала с нами, затем моя женщина незаметно выбросила ее, словно вспомнив, что уже взрослая. У меня с недавних пор имелась узкая кожаная перчатка, кроме нее в моей скромной коллекции имелся грязный, но замечательно упругий теннисный мяч. У Алисы наличествовало зеркальце, его она очень берегла. Для нее было важно видеть себя, знать, какая она, а я порой забывал, как выглядит мое среднестатистическое славянское лицо. Для Алисы в общении со своим отражением заключалось особое женское удовольствие, она видела себя – вечно молодую, вечно прекрасную. И иногда даже улыбалась тому, что видела. Я же, столкнувшись с собственным мрачным отражением в редком куске стекла, порой не узнавал его.

Как-то мы видели автомобильное колесо, как-то нашли детскую коляску. Любой предмет старого мира вскоре стал редкостью, потому в каждом найденном экземпляре обнаруживался особый смысл. Их должно было быть гораздо больше, если учесть варварское засилье человечества на несчастной планете. Но куда делось все остальное, никто не знал.