Рождественский пёс - [9]

Два часа Макс упорно сопротивлялся. Потом вынужден был сдаться. Ему пригрозили, что в случае отказа его не только исключат из банды пожизненно, но еще и развесят в школе плакаты с сообщением, что он, Макс, через день писает в штаны и что он втрескался в госпожу Обермайер, учительницу с паучьими ручками. Максу не оставалось ничего другого, как сдаться и приступить к выполнению смертельного номера.

Он крепко зажмурил глаза, стараясь думать о сливочном слоеном пироге с ванильным соусом. Вдруг он почувствовал, как вокруг его языка сомкнулась какая-то мерзкая на вкус студенистая масса и во рту вместе с чужой слюной распространился теплый гнилой экстракт ливерной колбасы и селедки. Он в ужасе распахнул глаза, увидел перед собой маленькие, сладострастно поблескивающие свиные глазки и мгновенно осознал масштаб произошедшей катастрофы. Жирная Сиси жадно присосалась своей надувной лодкой к его губам и мощными сосательными движениями пыталась заглотить все его лицо. Потом, жадно лизнув его в нос, в глаза и виски, снова с силой впилась в его губы. Восторженный хор зрителей — «Браво, Макс, король поцелуев! Макс, крутой чувак! Давай-давай, Макс, лови кайф!» — становился все громче и громче, пока не принял галлюцинаторный характер.

Макс потерял сознание и мягко приземлился на жирную Сиси. Очнулся он в больнице Святой Елизаветы. Врачи поставили диагноз: тяжелое отравление рыбной или мясной пищей. Выписали его только через неделю. На восстановление кишечной флоры ушло три года. Еще через пять лет Максу впервые удалось принять мясную и рыбную пищу без последующего ее возврата. «Сливочный слоеный пирог с ванильным соусом» он больше даже не пытался пробовать.

После этого происшествия банда «Кровожадных пиратов» прекратила свое существование. Ее члены отправились в церковь — молиться и каяться. Сиси, по слухам, похудела за эти годы на сто килограммов, то есть должна была превратиться в пухленькую женщину. Макс же с тех пор при одной лишь мысли о поцелуе взасос испытывал острые приступы тошноты. Как бы он ни влюблялся, какой бы силы возбуждение ни испытывал, как бы того ни требовала ситуация — целоваться Макс не мог.

Однажды он попытался это сделать. Ему было восемнадцать, на горизонте уже замаячил аттестат зрелости. Ее звали Финни, она училась в шестом классе и была самой гордой и, вероятно, самой красивой девчонкой в школе. У нее были короткие светлые волосы, и она носила самые облегающие футболки, какие только могла в то время носить девчонка, если их вообще можно было считать одеждой. Макс к тому моменту уже несколько недель переваривал слух о том, что Финни будто бы положила на него глаз. Уже одна только эта формулировка вышибала его из равновесия и вызывала усиленное сердцебиение. Потому что положенный на кого бы то ни было глаз Финни был среди ее многочисленных поклонников предметом жгучей зависти. А круг поклонников Финни охватывал все старшие классы — около сотни лихорадочно пубертирующих мальчишек, в чьих головах ежедневно рождались тысячи нереализуемых фантазий на тему Финни, девяносто девять процентов которых детям до шестнадцати лет противопоказаны.

Макс никогда бы не решился заговорить с Финни, тем более в школьном дворе, на глазах у своих гормонально разбалансированных товарищей. Финни сама вдруг подошла к нему и спросила:

— Как тебя зовут?

— Его зовут Макс! — ответил за него главный болтун Гюнтер, который мгновенно сориентировался и решил извлечь из секундного паралича Макса личную выгоду.

Но Финни смотрела только на Макса. Да еще как смотрела! Ее взгляд, как луч прожектора, выпущенный из завораживающе ясных глаз, вонзился в него снизу (Финни была почти на две головы ниже его ростом), потом поднялся к переносице, мягко скользнул по ней, опустился вниз, вновь взмыл вверх, нежно погладил его брови и, выгнувшись, как змея, сверху, под острым углом вошел в его глаза, ослепил его и проник в мозжечок, где моментально занял обширное пространство. В литературе такой взгляд называют обольстительным, пленительным или жгучим. Но это все лишь жалкие штампы, не передающие сути явления. Макс влюбился мгновенно.

— Ты что, всегда такой робкий? — спросила Финни.

— Не знаю, — ответил Макс (из-за этого дурацкого ответа он потом всю ночь не мог уснуть). Его товарищи тупо ухмылялись и толкали друг друга кулаком в плечо.

— А ты любишь ходить в кино? — спросила Финни.

На слове «любишь» ее неожиданно хрипловатый, низкий голос вдруг резко пошел вверх. При этом она, чуть запрокинув голову, с оттяжкой влепила Максу очередной луч прожектора. В этом «любишь» было заключено столько сжатой информации, что ее хватило бы на весь ассортимент сексуальных фантазий восемнадцатилетнего мальчишки.

— Ну, если хороший фильм… — ответил Макс уже более уверенно.

Этот ответ показался ему с учетом ситуации не таким уж плохим. Правда, прозвучал он как-то уж очень серьезно.

— А со мной пойдешь? — спросила Финни.

Макс словно получил удар током. Она что, специально опустила «в кино»?

— С удовольствием, — ответил Макс, изо всех сил стараясь произнести это как можно более равнодушно. Он чуть не прибавил: «…если будет хороший фильм…» Этого он бы себе не простил.