Рождественский пёс - [52]

— Золотце, папа очень волнуется за тебя, — сказала она.

«Какое счастье, что она замужем! — подумала Катрин. — Иначе ей пришлось бы взвалить на себя и вторую половину забот обо мне».

— Мама, у меня все хорошо. Все в порядке. Я живу своей жизнью, — ответила она и получила двойную порцию сочувственных материнских взглядов (чтобы не так остро ощущалось отсутствие отца с его долей забот о дочери).

До второго стакана глинтвейна мать мужественно и довольно успешно боролась со слезами. Она рассказывала о своих удачно вышедших замуж школьных подругах, постоянно осведомлявшихся о Катрин, о своем запланированном на январь турне по медицинским учреждениям всех профилей (включая ежемесячный визит в офтальмологическую клинику доктора Харлиха) и о самых волнующих телепередачах прошедшей недели на тему здоровья. («Раннее распознавание и эффективные методы лечения гепатита Е» она, судя по всему, пропустила.) Кроме того, она захватила с собой свежие фотографии последних младенцев дочерей тетушки Хелли — чтобы у Катрин, как говорится, слюнки потекли. Но Катрин предпочитала слюнкам глинтвейн.

В конце концов речь пошла о Рождестве и тридцатилетии Катрин и о том, чего она желала и ждала в этом плане от своих родителей. Она не желала и не ждала ничего, что хоть как-то было связано с ее родителями, ей хотелось только покоя и отсутствия семейного давления. Вернее было бы сказать так: ждать она этого, конечно, не ждала, но желала, чтобы родители когда-нибудь наконец прекратили спрашивать, чего она желает или ждет от них. Потому что в действительности желали и ждали они, ее родители, — от нее и для нее, а именно: мужа. Катрин порадовалась уже хотя бы тому, что мать либо забыла, либо вытеснила из сознания историю с собакой (а может, и не приняла ее всерьез), которая исключала ее визит к родителям в сочельник. Значит, можно будет еще несколько дней пожить относительно спокойно, не поднимая эту тему.

— Дитя мое, он был у меня… — сообщила мать судьбоносным тоном, и тут наконец по ее щекам, изрытым горестными складками и морщинами, покатились первые слезы.

Разговор неудержимо устремился к своей кульминационной точке. Катрин срочно понадобился еще глоток глинтвейна.

— Он готов в любую минуту принять тебя обратно! — торжественно возвестила мать.

О боже, Аурелиус! Катрин на секунду с ужасом представила себе свадебную фотографию в золотой рамке на телевизоре Шульмайстер-Хофмайстеров, где сейчас стоит ее фото в платье конфирмантки, перед которым родители наверняка ежедневно возносят к Небу свои молитвы о ней.

Если бы он был ей хоть чуточку более безразличен, она бы вышла за него замуж ради родителей и после их смерти немедленно развелась бы с ним. Спать с ним ее ведь никто не заставляет. А пару сирот они бы уж как-нибудь усыновили. Но Аурелиус был ей не просто безразличен. При одной только мысли о нем у нее сводило скулы и начинался приступ чесотки. Она уже не могла представить себе даже одну-единственную ночь, проведенную с ним в общей кровати, пижама к пижаме. Лучше целый месяц с Куртом и его обслюнявленным «говорящим» сэндвичем!

— Мама, я его не люблю, понимаешь? Вообще не люблю, — сказала Катрин.

Мать, закусив губу, ждала более убедительных аргументов. И дождалась:

— Я люблю другого.

С точки зрения тактики это было не самое удачное заявление, но Катрин не смогла себе отказать в этом. Во-первых, оно неплохо звучало. Во-вторых, она подумала, что, может быть, мать окажется так любезна и передаст услышанное Аурелиусу. В-третьих, в сочетании с глинтвейном оно приятно грело изнутри. Кроме того, она уже немного опьянела и временно отменила свой запрет на мысли о Максе.

— Другого? — переспросила мать, отчасти испуганно, отчасти восторженно, отчасти отрешенно. — Я надеюсь, не того, у которого собака?

Фрау Шульмайстер-Хофмайстер все-таки вспомнила о нем. Несмотря на острый дефицит чуткости в отношении сердечных дел своей дочери, в подобных ситуациях она ориентировалась мгновенно.

— А чем он занимается?

— Печет классный грушевый пирог.

— И когда мы с ним познакомимся?

— После меня!

Фрау Шульмайстер-Хофмайстер вновь улыбнулась кандизиновой улыбкой.

Курт снова превратился в прежнего Курта. Утром он спал крепко. Ближе к полудню он спал довольно крепко. В обед он спал особенно крепко. После обеда он спал довольно крепко. Вечером он спал крепко. В промежутках его дважды выволакивали на прогулку и один раз сунули мордой в миску с едой. Похоже, ему удалось принять участие во всех этих процессах, не прерывая сна.

Макс ранним утром испытал шок. Он вдруг вспомнил, что совершенно забыл про свою работу. После этого он уже не смог уснуть. Напротив, ему пришло в голову, что и начальство тоже, скорее всего, уже обратило внимание на это обстоятельство и что оно имеет возможность активно влиять на его трудовую деятельность, например положить ей конец. Одним словом, очередной выпуск еженедельного «Уголка любителей кроссвордов от Макса» был уже на день просрочен, ежедневная театральная и кинопрограмма для районной газеты в этот день, вероятнее всего, не вышла (поскольку Макс ее не составлял, а кроме него, никто этим не занимался). Подписание в печать выпуска собачьей рубрики для «Жизни на четырех лапах» было перенесено со среды на утро вторника, то есть его нужно было срочно сдавать, что, разумеется, предполагало его наличие и готовность к сдаче.