Рожденный бежать - [98]

В итоге более всего доктора Брэмбла удивило открытие, что все бегающие млекопитающие ограничены аналогичным циклом: «сделал шаг — сделал вдох-выдох». Во всем мире он и Дэвид сумели найти только одно исключение.

— При беге четвероногие «застревают» в цикле «один вдох-выдох» на локомацию[59], — объясняет доктор Брэмбл. — Но люди-бегуны, которых мы протестировали, никогда не бегают по циклу «один к одному». Они могут выбирать из нескольких разных соотношений и обычно предпочитают «два к одному». Причина того, что мы вольны «пыхтеть как паровозы» в зависимости от объема нашего сердца, та же самая, по которой в жаркий летний день нам надо принимать душ: мы единственные млекопитающие, которые сбрасывают избыточное количество теплоты посредством потения. Все существа, покрытые кожей, охлаждаются главным образом благодаря дыханию, и потому вся их система регулирования теплового режима ограничена легкими. Но человек, с его миллионами потовых желез, являет собой наилучший двигатель с воздушным охлаждением, какой эволюция когда-либо выставляла на рынок.

— Как же это? Значит, быть голым потеющим животным выгодно?— заметил Дэвид. — Пока потеем, мы способны продолжать движение.

Группа ученых из Гарвардского университета как-то решила проверить эту теорию на гепарде. Они вставили ему в задний проход термометр и заставили бежать на «беговой дорожке». Как только его температура достигла 40 градусов, гепард остановился и дальше бежать отказался. В этом проявляется естественная реакция всех бегающих млекопитающих: когда в их теле вырабатывается теплоты больше, чем они способны «выбросить» через пасть, они должны остановиться или погибнуть.

Нет слов! Прыгучие ноги, стройный торс, потовые железы, гладкая безволосая кожа, вертикальное тело, забирающее меньше солнечного тепла; неудивительно, что мы непревзойденные в мире марафонцы. И что с того? Естественный отбор зиждется на двух факторах: сам ты ешь, а тебя не едят, так что способность пробежать сколько-то там километров не стоит ни капли, если олень сбежит от тебя за двадцать секунд, а тигр поймает — за десять. Что хорошего в выносливости на поле битвы, где всем правит скорость?

Этот вопрос доктор Брэмбл обдумывал в начале 1990-х, когда, находясь в отпуске, предоставленном для научной работы, во время посещения Гарвардского университета познакомился с доктором Дэном Либерманом. Последний как раз тогда трудился над другим концом Олимпийских игр в царстве животных — водружал на «беговую дорожку» свинью и пытался выяснить, почему она такой скверный бегун.

— Взгляните на ее голову, — указал доктор Брэмбл. — Она трясется. У свиней нет выйной связки.

Либерман навострил уши. Как антрополог-эволюционист он знал: ничто в наших телах не изменилось так сильно, как форма черепа, или не говорит больше о том, что мы собой представляем. Даже съедаемый вами на завтрак буритто играет роль; исследования Либермана показали: по мере того как наш пищевой рацион на протяжении веков изменялся, отходя от съедобных продуктов, требующих продолжительного жевания, вроде сырых кореньев и мяса дичи, и уступая место приготовленным до мягкости сырым продуктам вроде спагетти и говяжьего фарша, наши лица начинали уменьшаться. Лицо Бена Франклина было короче и толще, чем ваши; то же — если сравнить наши лица с лицом Цезаря.

Ученые из Гарвардского университета и Юты изначально двигались в правильном направлении главным образом потому, что Либерман не таращил глаза на Брэмбла, когда тот подробно излагал ему теорию «бегущего человека».

— Никто в научных кругах не хотел принимать ее всерьез, — рассказывал Брэмбл. — На каждую статью о беге приходилось по четыре тысячи статей о ходьбе. Каждый раз, когда я выносил ее на обсуждение на конференциях, все всегда говорили: «Да, но мы тихоходы…»

Они зациклились на скорости и не понимали, как это выносливость может быть преимуществом.

Что ж, честно говоря, Брэмбл и сам до сих пор в этом не разобрался. Они с Дэвидом Кэррьером как биологи сумели понять, как сконструирована машина, но для определения, что она может, им нужен был антрополог.

— Я узнал очень много об эволюции и очень мало о локомоции, — говорит Либерман. — Деннис знал уйму всего о локомоции, но не тай много об эволюции.

В процессе обмена рассказами и идеями Брэмбл понял: Либерман — это его тип партнера по лабораторным штудиям. Либерман как ученый считал, что практик не должен гнушаться крови. И многие годы он учинял на лужайке во дворе Гарвардского университета барбекю по-кроманьонски как часть занятий по эволюции человека. Чтобы продемонстрировать, какая нужна была ловкость, чтобы владеть этими древними примитивными орудиями, он заставлял студентов забивать заостренными камнями козла, а затем готовить его в яме. Как только распространялся аромат зажаривающейся козлятины и начиналась выпивка после забоя и разделки туши, домашняя работа превращалась в прием гостей. «В конце концов это разворачивалось в нечто вроде вакханалии», — рассказывал Либерман корреспонденту Harvard University Gazette.

Но при всем том была и еще более важная причина считать Либермана именно тем человеком, кто раскроет тайну «бегущего человека»: решение, похоже, было связано с его специализацией, а именно — с головой. Всякому известно, что в какой-то момент истории первобытные люди получили доступ к богатому источнику протеина, что позволило их головному мозгу увеличиться в объеме, как высохшей губке в ведре с водой. Наш головной мозг продолжает расти до тех пор, пока не станет в семь раз больше мозга любого сравнимого с нами млекопитающего. Вдобавок ко всему он поглощает ужасающее количество калорий, и хотя наш мозг составляет всего два процента от веса тела, он требует 20 процентов всей нашей энергии в сравнении с девятью процентами у шимпанзе.