Рожденные Смершем - [41]

В отчаянном положении оказались бойцы и командиры 51-й армии. Они остались один на один с противником в голой степи, где невозможно был укрыться от авиации противника. Не меньшим испытанием для них стали жара, жажда и голод. Сквозь клубы пыли, стоявшие над полевыми дорогами, проглядывало солнце, напоминавшее запылившуюся керосиновую лампу, от его жгучих лучей не было спасения. Они, казалось, высушивали не только кожу, а и душу. Раскаленный, как в печи, воздух забивал дыхание, вызывал сильнейший кашель, рвавший в куски легкие. Песок был повсюду: в сапогах, под гимнастеркой, он скрипел на зубах и коркой покрывал растрескавшиеся губы. Соленый пот выедал глаза и струпьями застывал на щеках. Те, кто отступал последними, находил на дне колодцев грязную жижу, но в загонах для скота обглоданные скелеты лошадей и овец. По безжизненной калмыцкой степи брели не люди, а их тени. У многих уже не оставалось ни сил, ни воли, чтобы искать спасения от смерти, проливавшейся свинцовым дождем с небес.

Обращаясь к тем трагическим дням лета 1942 года, Леонид Иванов и Антонина Хрипливая с болью вспоминали:

«…в середине июля 1942 года немецкие войска заняли Ростов и Новочеркасск. Это стало большим потрясением для армии и страны в целом. Противник сравнительно легко овладел указанным крупнейшим стратегическим районом.

Дело было в том, что наш фронт на Дону оказался очень слабым по численности войск и по вооружениям. Помню, как один из руководителей Особого отдела дивизии докладывал, что дивизия имеет всего 700 человек личного состава (меньше батальона. — Прим. авт.), что недостаток стрелкового вооружения вопиющий, что до 20 % бойцов не имеют в руках даже винтовки и вынуждены дожидаться, пока убью соседа, чтобы воспользоваться оружием последнего. Многие из солдат и офицеров этого фронта побывали в аду Керченского полуострова, пережили там тяжелейшую трагедию и в моральном отношении не были достаточно устойчивы.

<…> После сдачи Ростова и Новочеркасска отступление по бескрайним донецким степям проходило беспорядочно. В крови и поту, в жаре и бесконечной пыли по степям бродили какие-то части и даже группы вооруженных людей. Многие не имели никаких указаний: ни куда идти, ни кого искать, ни где закрепляться. Порой встречались какие-то дикие группы солдат. Как цель следования называли почему-то Элисту — столицу Калмыкии. Командование не имело с этими группами никакой связи, порой не знало об их существовании.

<…> Немецкое командование в р-не Константиновки соорудило понтонный мост и пустило по нему танки на левый берег Дона. Некоторые танки были камуфлированы для маскировки нашими надписями по бортам «За Родину», «За Сталина», враг использовал тогда значительное количество заранее собранных и подготовленных трофейных танков Т-34 и БТ. Танковая армада, вырвавшись на оперативный простор, пошла гулять по донским степям, расчленяя и уничтожая отдельные части, лишая их связи друг с другом и командованием. Отдельные танковые группы противника, сея панику, вышли к Волге и были остановлены за 200–300 километров от линии фронта»[25].

Война — это не только бои, победы, поражения и смерть, это тоже жизнь. Жизнь беспощадно суровая, в ней нет полутонов. В наше сравнительно благополучное и сытое время трудно поверить, что жизнь на войне под силу только крепкому мужчине, но не женщине. А их были десятки, сотни тысяч тихих, скромных рядовых, сержантов и офицеров, без которых победа над фашистами была бы невозможна. Антонина Хрипливая и ее боевые подруги не только вынесли все невзгоды, они сохранили человеческое достоинство, нашли в себе мужество, чтобы выстоять и победить врага. Ее воспоминания чисты и просты, как сама правда, и вряд ли оставят равнодушным даже самое холодное сердце.

«…после Павлавской началось наше отступление с боями через Ростовскую область, Маныч (канал), Сальские степи, Калмыкию, и мы вышли к Сталинграду, с юга в районе озера Цаца. Там зарылись в землянки и стали готовиться к наступлению.

Мне никогда, ни до войны, ни после не приходилось видеть такие миражи, как в калмыцких степях. Зной. Солнце печет, пить хочется, а воды нет. И вдруг впереди всем видится какой-то оазис — дома, деревья, зелень, вот-вот подъедем и напьемся, но мираж уходит все дальше и дальше. Доехали до какого-то пруда, но он уже пуст, так как гнали стада животных с Украины и других областей, и вся вода была выпита.

Увидели колодец, из которого качают воду с помощью барабана наверху. Вылезли из машины, запряглись в дышло, стали тащить большую тяжелую деревянную бадью, вытащили, а там вместо воды ил с лягушками. Дальше на пути попалась калмыцкая мазанка, и стены и крыша все мазано глиной. Вышла калмычка с косичками, от нее разит кислым чем-то, объяснили, что мы хотим пить, она сказала «айран» и пошла в сенцы. Там стоял огромный чан, она поднялась на табуретку, зачерпнула черпаком айран и налила нам в котелки. Это было что-то некислое, а перекисшее с неприятным запахом, что при всей жажде не смогли пить. Она сказала, что подоит корову и нальет нам молока.

Ушли мы за мазанку, сели в тенечке, достали сухари и только взялись за молоко, как стали чесаться и прыгать: оказывается, на нас накинулись блохи. Пришлось с котелками бежать в поле подальше от мазанки.