Рождение Венеры - [95]

Тут, могу поклясться, впервые за последние два месяца я почувствовала себя немного лучше.

– А где, любопытно, он их подхватил? Сестра опустила глаза:

– А ты не слышала сплетен?

– Нет, – ответила я.

– Про него?

– И что же про него говорят?

– Ой, мне даже стыдно пересказывать. Ну, скажу лишь, что тем, кого обвиняют в таком же грехе, после пыток отрезают носы и сдирают кожу со спины. Ты можешь поверить в подобное?

– Что ж, – вздохнула я, – наверное, грехи должны существовать, иначе Богу не за что было бы даровать людям прощение.

– Бедная наша матушка! – сказала Плаутилла. – Представь себе, какой позор для нее. Она проводит несколько месяцев в деревне, нянчится с отцом, выхаживает его, а потом возвращается домой и узнает, что ее родной сын… Что ж, можно лишь возблагодарить Бога за то, что хоть кто-то в нашей семье живет праведно.

– Верно. Возблагодарим Бога.

– А ты разве не рада, что идешь теперь правильным путем?

– Рада от всего сердца, – кротко ответила я. – А когда матушка вернулась?

В тот же день я отправила Эрилу к матери с просьбой навестить меня. Наша размолвка длилась уже долго, и какова бы ни была истина – знала она правду о моем муже или нет, – теперь я нуждалась в ее здравомыслии. А о том, что она может принести мне какие-то вести о художнике, клянусь, я подумала лишь позже.

Я постаралась подготовиться к ее визиту. Эрила одела меня. Я велела ей поставить два стула в скульптурной галерее. Ветерок обдувал это просторное помещение, и я подумала, что она должна оценить прохладную красоту камня посреди знойного пекла. Мне вспомнился день, когда мы с ней сидели у меня в спальне и говорили о моем замужестве. Тогда тоже стояла жара, хоть и не такая страшная.

Эрила провела ее в галерею, и, встретившись, мы долго глядели друг на друга. Она постарела за те месяцы, что мы не виделись. Ее некогда безупречно прямая спина начала чуть заметно горбиться, и хотя мать по-прежнему оставалась красивой женщиной, мне показалось, что в глазах у нее немного потускнел прежний огонек.

– На каком ты месяце? – спросила мать, и я поняла, что мой вид потряс ее.

– Последние месячные были у меня в начале июля.

– Одиннадцать недель. О! Ты пробовала мандрагору с семенами?

– Э… нет. Это, пожалуй, единственное, чего я не пробовала.

– Отправь за ней Эрилу. Я сама приготовлю тебе напиток. Почему ты не посылала за мной раньше?

Но у меня не было сейчас сил пускаться в этот разговор.

– Я… я не хотела тревожить вас… Она оказалась смелее меня:

– Нет. Это не причина. Ты так яростно нападала на меня. Если помнишь, я не заставляла тебя выходить за него.

Я нахмурилась.

– Нет, об этом нужно поговорить. Если мы будем молчать, что нас ждет дальше? Скажи мне… Если бы я тогда знала – а я не знала! – но пускай даже я знала бы… Это бы тебя остановило? Ты же так рвалась на свободу.

Я не задумывалась об этом раньше. Действительно, как бы я поступила, если бы все знала заранее?

– Не знаю, – ответила я. – А вы вправду не знали?

– Дитя мое, конечно, я не…

– Но вы же видели его раньше, при дворе. И вы так странно повели себя, когда я об этом упомянула. Я…

– Алессандра, – жестко оборвала она меня. – Не все обстоит на деле так, как представляется на словах. Я была тогда совсем молода. И, несмотря на всю свою ученость, я была очень невежественна. Во многих отношениях и касательно многих вещей.

Как и я, подумалось мне. Значит, все-таки она не знала.

– А когда вы узнали? – спросила я тихо.

– О твоем брате? – Она вздохнула. – Пожалуй, о нем я уже давно и знала, и не знала. О твоем муже? Три дня назад. Томмазо уверен, что умирает. Это не так, но когда красивый мужчина делается таким уродливым, это кажется ему смертельной болезнью. Пожалуй, только теперь он начал сознавать последствия своих поступков. Он обезумел от боли и страха. В начале этой недели он позвал исповедника, чтобы получить отпущение грехов. А потом признался во всем мне.

– А кому он исповедался? – спросила я с тревогой, вспомнив рассказы Эрилы про священников-наушников.

– Другу семьи. Нам нечего бояться. Во всяком случае, не больше, чем остальным в наше время.

Некоторое время мы молчали, пытаясь осмыслить услышанное друг от друга. Я разглядывала ее поблекшие черты. Какой запомнил ее мой муж? Образованной и остроумной красавицей. Неужели такие качества – всегда грех? Неужели Господь всегда карает нас за них?.

– Ну, дитя мое? С тех пор, как мы с тобой виделись в последний раз, столько перемен произошло. Как тебе живется?

– С ним? Сама видишь. Мы исполнили супружеский долг.

– Да, это я вижу. Я разговаривала с ним, прежде чем к тебе прийти. Он… – Она умолкла. – Я даже не знаю… Он…

– Хороший человек, – договорила за нее я.

– Знаю. Странно, правда?

Мне давно уже хотелось поговорить с матерью вот так, по душам. Встретиться с ней как женщина с женщиной, как с человеком, который прошел до меня тем же путем, пускай даже путь этот пролегал в иных местах.

– А как поживает отец?

– Он… ему немного лучше. Он научился принимать жизнь такой, как она есть. А это уже признак выздоровления.

– А он знает про Томмазо? Мать покачала головой.

– А вот Плаутилла знает – и вне себя от возмущения.