Рождение - [17]

Нажав пальцем на середину дверцы, он убрал руку, дверь бесшумно открылась. Тояма думал, что там в беспорядке лежат разные провода или изношенные магнитофонные бобины, но на самом деле было совсем не так. Внутри — две металлические полки, на верхней — в два яруса лежат коробки из-под бобин с наклеенными этикетками. Не иначе как старые ленты, которые раньше использовались в этом театре. Однако нижнюю полку целиком занимала маленькая деревянная коробка. Как и сказала Садако, она выглядела как божница.

Только из-за того, что открылась маленькая двухстворчатая дверь, атмосфера в звукооператорской совершенно изменилась. Рядом со столом, за которым он постоянно работал, внезапно появилось другое пространство. Будто даже просочился какой-то запах, или это только казалось. Однако обоняние Тоямы помнило иллюзию, будто он учуял вонь сырого мяса.

Тояма вместе с Садако присели, обхватив колени, на корточки перед божницей. Перед ними лежало жертвоприношение. Сначала оно выглядело как кусочек высушенного корня гобо. Очень маленький, примерно с кончик мизинца, съежившийся от потери влаги.

Садако без колебаний подняла кусочек корня и положила на ладонь Тоямы.

Беспрекословно взяв его, Тояма, пристально рассматривая то, что лежало у него на ладони, напряженно соображал, что это может быть.

И только когда Садако, приблизив нос к ладони, понюхала предмет, до него дошло, что это. Мысль внезапно ворвалась в его мозг вместе с шепотом женщины:

...А-а, рождается.

В этот момент Тояма понял.

...Пуповина. Пуповина младенца.

Это несомненно была пуповина, отрезанная очень давно.

Тояма мгновенно отпрянул от божницы и отшвырнул пуповину с ладони в сторону Садако. Садако поймала ее и спокойно сказала сама себе:

— Все-таки Окубо был прав.

Тояма, чтобы не показаться девушке моложе его в недостойном виде, перевел дыхание и, напустив на себя спокойствие, спросил:

— В чем же?

Садако, возвращая на прежнее место пуповину, ответила:

— На пленке записан женский голос. Он сказал, что слышал такой раньше. Стон мученицы. Так стенают во время родовых потуг. Как говорит Окубо, эта женщина родила младенца.

Что тут можно ответить. Странно, что Окубо болтает об этом, а уж тем более жутко, что Садако, будто ничего не случилось, спокойно подхватывает ужасный разговор.

В это время в наушниках послышался голос режиссера:

— Внимание, скоро начинается генеральная репетиция. Актеров и персонал прошу пройти на свои места.

Фраза стала спасительной для Тоямы. Голос режиссера, который обычно слышать не хочется, донесся как глас Божий. Он обладал силой немедленно вернуть все к реальности.

Садако надо было идти на свое место на сцену, сейчас был не тот случай, чтобы попусту болтать.

— Ну наконец, твой выход. Удачи.

В горле пересохло, и слова прозвучали глухо, Тояма, подтолкнув Садако в спину, поторопил ее на сцену. Садако, будто ей не хотелось уходить, изогнувшись и замерев, сказала:

— Ну, до встречи. Потом.

По тому, с какой нежностью и выражением были произнесены эти слова, он решил, что она растет как актриса. Садако, которая была его младше на пять лет, для Тоямы являлась символом привлекательности. И больше, чем красота и обаяние взрослой женщины, в ней привлекала оставшаяся девическая невинность. Это выглядело обворожительно.

Тояма, позабыв обо всем, некоторое время провожал взглядом Садако, спускающуюся по винтовой лестнице.

Раз генеральная репетиция проходит так же, как сам спектакль, то и пленка будет идти от самого начала до конца. Если где-то, как сказала Садако, вставлен посторонний звук, появляется шанс это проверить.

Тояма надел на голову наушники и собрался сосредоточиться на звуке, который он будет включать. Однако его не переставал беспокоить ящик с божницей, стоящий сбоку. Похоже, режиссер еще не давал сигнала. В комнате было темно, только подсветка на краю стола слегка освещала звукооператорскую студию.

Он немного скосил глаза, ящик был оставлен наполовину открытым.

...Женский голос при родовых муках. Фу, какой бред!

Тояма, не снимая наушников, немного сдвинул крышку ящика. Предположение, что бояться нечего, заставило его использовать ногу.

Отчетливо прозвучал щелчок захлопывающейся двери. Однако из наушников, словно перекрывая этот звук, донесся едва слышный голос. Слабый голос младенца. Было не понять, плачет он или смеется... или будто только что родился...

Тояма мгновенно перевел взгляд на ленту. Конечно, она еще не крутилась.

Раздался сигнал режиссера, началась генеральная репетиция. По плану надо было немедленно включить тему вступления, но дрожащая рука, соскальзывая, никак не могла нажать кнопку «play», и он не успел сделать это вовремя. Потом наверняка режиссер наорет на него, но сейчас было все равно.

...Кнопка «play», включить.

Зазвучала мощная тема начала спектакля, она заглушила плач младенца.

В ноздри Тояме, который, обливаясь холодным потом, продолжал размышлять, откуда исходит плач, вплыл слабый аромат, похожий на запах лимона.

5

Когда закончился первый акт, на сцене остались только актеры, к игре которых имелись замечания, всем остальным дали двадцатиминутный перерыв. Тояма боялся, что ему будут выговаривать за опоздание со вступлением, но никаких указаний в отношении этого момента не последовало, и он решил на некоторое время покинуть звукооператорскую.