Рождение «Сталкера». Попытка реконструкции - [8]

Стругацкие и Тарковский

Читал ли Тарковский произведения Стругацких до «Пикника на обочине»? Судя по некоторым проговоркам на съемках «Сталкера», я убежден, что читал. Тарковский был внутренне свободен, любопытен, открыт новым веяниям в литературе и кино. Его и Стругацких, по сути, волновали одни и те же проблемы. Слишком много созвучий было в судьбах талантливых людей того времени. Столь ярких фигур в искусстве 1960‐х было не так много. Скуден был пейзаж на выжженных сталинскими постановлениями нивах социалистического реализма, густо унавоженных ждановщиной, чекистским приглядом, сталинским словом и делом. Слишком редко появлялось то, что могло остановить на себе острый взгляд, заставить задуматься пытливый ум, взволноваться неравнодушное сердце. Писатель Борис Ямпольский отмечал:

Это было время… когда бездарность была синонимом благонадежности, бессилие крушило силу и вперед вырывались самые низменные, самые бесчестные, самые коварные, на престол поднимались мхи, и зима царила в стране моей…[21]

Увы, эта тенденция продлилась на многие десятилетия.

Начавшаяся после смерти Сталина оттепель породила надежды, и некоторые деятели искусства стали создавать произведения, затрагивающие реальные болевые точки жизни в СССР. Но в 1964 году невежественного и непредсказуемого Хрущева, мечущегося от либерализма к самодурству, сменил в Кремле предсказуемый и почти столь же невежественный Брежнев, опиравшийся на последовательных и жестких сталинистов. После судебных процессов Александра Гинзбурга, Владимира Буковского, Иосифа Бродского, Синявского и Даниэля, Юрия Галанскова, Вадима Делоне, после чехословацких событий 1968 года оттепель в искусстве и жизни была ликвидирована. Зорко следили за любым вольномыслием официальные и добровольные чекисты в штатском – неистовые ревнители ортодоксальной идеологии в союзах писателей, художников, композиторов, кинематографистов, на киностудиях и в Госкино.

Борис Ямпольский: Литературные палачи сменяли друг друга с железной неумолимостью – становясь все мельче и ничтожнее, вырождаясь из кобры в клопа. Сначала были те, которые сами умели писать, но и убивать хорошо умели, а потом те, которые не могли писать, а только убивать. Теперь те, которые не могут ни писать, ни убивать, а только кусать. Мелкие литературные вертухаи, восседающие в кабинетах за массивными, огромными, похожими на прокатный стан столами… Люди с одинаковыми, как бы смазанными, стерильными лицами…[22]

Они старались губить произведения, не укладывавшиеся в кондовые официальные установки (мгновенно меняющиеся с очередными руководящими указаниями), вызывавшие их подозрения. И сразу же следовали завистливые пересуды, сплетни, злобная клевета. А за ними – организованные «мнения», доносы[23], «письма возмущенных трудящихся», не понимавших в том, о чем они писали (да и писали-то не они, а хорошо оплачиваемые борзописцы или штатные чекисты, а они лишь подписывали), после чего следовали неминуемые оргвыводы, проработки, наказания, запреты на публикацию или работу в литературе, живописи, театре и кино. Иногда для авторов это заканчивалось тюрьмой, лагерями, психушками или насильственным выталкиванием из страны.

Александр Сокуров: Была общая тирания, общее насилие над гуманитарностью, насилие над художественным мышлением. На всех уровнях – от высшего партийного руководства до Госкино, и еще ниже – до студийного начальства. Везде происходила подмена проблематики эстетической – проблематикой спекулятивно-политической. Господствовала единая установка, в соответствии с которой независимость в эстетической области определялась как политический вызов, как диссидентство или позиция, близкая к диссидентству. И остается только удивляться, почему многие из нас не оказались в тюрьмах[24].

Для читательской и зрительской аудитории книги Стругацких, фильмы Тарковского становились глотком кислорода, предметом пристального внимания и дискуссий. Стругацкие ставили Тарковского в своей кинематографической иерархии на самое высокое место. За десять лет до начала работы над «Сталкером» в письме Аркадия Натановича к Борису Натановичу есть упоминание о Тарковском в связи со слухами о намечавшейся экранизации романа польского писателя Станислава Лема «Солярис». Это первое упоминание Тарковского в переписке братьев Стругацких.

29.10.1965. Письмо АН – БН[25]: «Солярисом» займется лично Тарковский. (См. «Иваново детство».) Вот так-то.

Поскольку эта информация, промелькнувшая в прессе, не получила подтверждения, младший Стругацкий просил старшего:

19.08.1966.Письмо БН – АН: Уточни, где было опубликовано сообщение о том, что Тарковский ставит «Солярис». Если найдешь такое упоминание в печати (кажется это в «Сов. Экране») тогда вставь фамилию Тарковского. Не найдешь – не вставляй. Говорят, Сытин[26] заявил: «Этот фильм мы, конечно, не пропустим».

В конце 1965 года «Мосфильм» заключил с Лемом договор на перевод и экранизацию «Соляриса». В журнале «Советский экран» (1966, № 1) было опубликовано интервью Лема Мирону Черненко, где писатель сообщил, что ставить фильм по «Солярису» будет Тарковский, и отозвался о нем с большим уважением.