Рождение огня - [19]

Пит написал своё личное обращение на листочке, но говорит без него, своим обычным, проникновенным тоном. Он говорит о Цепе и Руте, о том, как они вошли в финальную восьмёрку, как оба они спасли мне жизнь, а, значит, и ему тоже. Он говорит, что мы будем перед ними в вечном долгу. И тут он немного запинается: то, что он сейчас скажет, не написано на листочке. Наверно, он опасался, что Эффи заставит его это убрать.

— Мы знаем, что ничто не сможет возместить вашу потерю, но в знак нашей признательности мы отдаём семьям трибутов Одиннадцатого округа одно наше месячное жалование, которое они будут получать раз в год до тех пор, пока мы живы.

Толпа замирает. Слышны только приглушённые ахи и перешёптывания. Того, что сейчас сделал Питер, не случалось за всю историю Панема. Я даже не знаю, законно ли это. По-моему, он тоже не знает, поэтому никого и не спрашивал, на случай, если это всё-таки запрещено. А семьи погибших только и могут, что молчать, потрясённо уставившись на нас. С гибелью Цепа и Руты их прежней жизни пришёл конец, а теперь этот дар вновь означает перемены для них. Одного месячного жалования победителя вполне хватит целой семье на год. Пока мы живы, они не будут голодать.

Я смотрю на Пита, и он отвечает мне грустной улыбкой. Так и слышу голос Хеймитча: «С тобой могло бы приключиться и кое-что похуже». Сейчас, в этот момент, я даже не могу себе представить, чтобы со мной в жизни случилось что-нибудь лучше, чем Питер. Его дар... это великолепно! И тогда я поднимаюсь на цыпочки и целую его от всей души.

Мэр выходит вперёд и вручает каждому из нас по памятному знаку. Он представляет собой пластину таких чудовищных размеров, что я вынуждена положить на пол букет, чтобы удержать в руках мэров презент.

Церемония почти подходит к концу, когда я вдруг замечаю, что одна из сестёр Руты не сводит с меня глаз. Ей должно быть около девяти, и она — вылитая Рута, даже руки держит, как она. Несмотря на отличные новости относительно жалования, вид у неё несчастный. Даже больше того: она смотрит на меня с укоризной, как будто я сделала что-то постыдное. Неужели она винит меня в том, что я не смогла спасти Руту?

«Нет. Потому что я так и не выразила ей своей благодарности».

Меня охватывает невыносимый стыд. Девочка права. Какой позор, стою здесь, как будто я ни при чём, взвалила всё на Пита! Если бы выиграла Рута, она бы оплакала мою смерть, она бы спела песню в мою честь! Я вспомнила, как покрыла на арене её тело цветами, чтобы дать всем понять — её гибель оставила глубокий след в моём сердце. Но этот жест не будет иметь ни малейшего значения, если сейчас я промолчу.

— Подождите! — Я ступаю вперёд, прижав к груди памятный знак. Время для моей речи давно уже пришло и прошло, но я не могу уйти вот так, ничего не сказав. Я должна! Даже если бы я отдала всё своё жалование семьям Руты и Цепа, это не сняло бы с меня вины за сегодняшнее молчание. — Пожалуйста, подождите.

Я теряюсь, не зная, с чего начать, но как только открываю рот, слова свободно льются сами собой. Как будто я долго обдумывала их, как будто в`ыносила их в своём сердце.

— Мне бы хотелось выразить свою благодарность трибутам Одиннадцатого дистрикта. — Я обращаюсь к женщинам из семьи Цепа. — Я разговаривала с Цепом только один раз. Этого короткого разговора ему хватило, чтобы сохранить мне жизнь. Я его не знала, но уважала. За его силу. За то, что он всегда играл на своих собственных условиях, не подчиняясь никому. Профи с самого начала звали его к себе, но он отказался. Честь и хвала ему за это.

И вот впервые за всё время старая сгорбленная женщина — наверно, бабушка Цепа — поднимает голову и на её губах появляется что-то отдалённо напоминающее улыбку.

Толпа затаивает дыхание. Я даже удивляюсь, как ей это удаётся — на площади слышно как муха пролетит.

Обращаюсь к семье Руты.

— А вот Руту, мне кажется, я успела узнать очень хорошо. Она всегда будет со мной. Когда я вижу что-то красивое, то вспоминаю её. Я слышу её в песнях соек-пересмешниц, прячущихся в кронах деревьев. Я вижу её в жёлтых цветах, растущих на Луговине поблизости от моего дома. Но чаще всего я вижу её в моей сестре Прим. — Мой голос едва не срывается, но я уже почти заканчиваю. — Спасибо вам за ваших детей. — А теперь я обращаюсь ко всем людям на площади: — И спасибо вам за хлеб.

И вот я стою, чувствуя себя совершенно разбитой и такой маленькой под взглядами многих тысяч глаз. Молчание длится долго. Потом кто-то в середине толпы насвистывает простую мелодию Руты, ту самую, которую подхватывали сойки и которая означала конец рабочего дня в садах. На арене она служила нам знаком «всё в порядке». Я успеваю увидеть человека, насвистевшего мелодию — это измождённый старик, одетый в вылинявшую красную рубаху и комбинезон. Мы смотрим друг другу в глаза.

То, что происходит после — не случайно. Слишком хорошо исполнено, чтобы быть случайным. Толпа действует как единый организм. Каждый человек прижимает к губам три средних пальца левой руки и затем протягивает её ко мне. Это наш знак, из Дистрикта 12, этим жестом я попрощалась с Рутой на арене.