Рождение музыканта - [38]

Волны на картине лежат мирно и неподвижно, как складки бабушкиной шали, и на каждую волну надет вместо гребня белый чепчик с плоеными фестончиками. Вот так волны! А корабль поднял паруса – и ни с места. Мишель снисходительно щурится на давно знакомую надпись под кораблем: «Жду ветра силы и ожидаю время». Не спешат покинуть гавань рассудительные корабельщики.

– Ну и ждите! Вот Васко да-Гама, тот не ждал. И Колумб не ждал, зато и открыл Америку. Колумбы никогда не ждут, на то они и Колумбы! – тщетно подзадаривает корабельщиков Мишель.

И ему самому очень хочется прокладывать новые пути в какие-нибудь неведомые дали, которых никто не знает и о которых ничего не знает он сам. Но ему некогда ждать, и он снова плывет и плывет, яростно пожирая страницу за страницей. Перед ним открывается столько земель и морей, что их названий не может удержать даже отличная Мишелева память. Нечего делать, придется помочь памяти. Ей помогут выписки, сделанные из книг.

Солнце заглянет в детскую, уйдет в луга за Десну, а Мишель все еще сидит за своими выписками. Он отказывается от игр, отмахивается от надоедливых девчонок и не жалеет ни быстротечных часов, ни собственных онемевших пальцев, досыта напившихся чернил. Коварные кляксы то и дело возникают в тетради, как подводные рифы, но от строки к строке Мишель прокладывает между ними твердый курс, как Васко да-Гама, бороздящий моря.

Летние дни бегут. Выписки Мишеля поглощают тетрадь за тетрадью.

Но нескоро увидишь в этом безбрежном океане желанный брег. В «Странствиях вообще» восемнадцать томов! Мишель сдвигает брови, ерошит пером волосы и продолжает писать. Буквы приплясывают, виляют, разбегаются, но Мишель неутомим…

Все больше удивляется Мишелю Варвара Федоровна. Она ввела неумолимый порядок в сутолоку и суматоху детской. Мишель первый уложился в этот порядок, но уложился вместе со своими птицами и книгами. С виду увалень, а каждое слово на лету ловит. На речи и вовсе нетороплив, а время находит на все. Все дается Мишелю вполдела, но он ничего вполдела не делает. Управится с науками – и опять часами стоит у своих овсянок.

– Да они же совсем не овсянки! – старается растолковать наставнице огорченный Мишель. – Птицу, Варвара Федоровна, умом понимать надо. Вы ее не по перу, а по голосу принимайте. Одно дело – возьмите – гусачкова стукотня, а совсем другое дело – свистовый ход, слышите?..

– Какой ужасный лексикон, Мишель! – говорит Варвара Федоровна, и кажется ей, что говорит она престрого, хотя голос ее теплеет день ото дня.

Все диктанты, диксионеры и грамматики попрежнему уживались в детской с птичьей словесностью, а птичья словесность так и жила, как ни в чем не бывало. Положительно все удается этому коренастому увальню!

Когда Варвара Федоровна приступила к географии, Мишель, не перебивая ее, выслушал новости о том, что земля, на которой мы обитаем, имеет форму шара… А в конце урока прогулялся по ландкарте, как по собственной детской.

– Вот тут, Варвара Федоровна, остров Цейлон, а здесь Ява… – Заглянул в Африку, неторопливо прошелся по Европе и внимательно прицелился: – А вот, Варвара Федоровна, Орел, мы там жили в войну…

Варвара Федоровна не успела подивиться познаниям питомца, как он, задержав указку между Москвой и Смоленском, нашел среди лесов крученую ниточку Десны.

– А вот тут, Варвара Федоровна, мы теперь живем!..

Надо же помочь наставнице: она на карту глянет и не затеряется в лесах, скорее обживется в Новоспасском. Еще раз пришлось тогда подивиться Варваре Федоровне: мальчики, значит, тоже разные бывают; Мишель, например, просто удивительный Мишель!

Легкое ли дело забыть Вареньке Петербург? Легкое ли дело обогреть душу в чужом доме? В нижнем этаже новоспасской усадьбы суматошилась чужая Вареньке жизнь. В Новоспасское приезжали гости. Приезжали, как встарь, и в званые и в незваные дни.

Евгения Андреевна из своих покоев не выходила, лелеяла орловскую дочку Машеньку. Зато у хозяина в кабинете было полно чубуков. А вокруг Новоспасского шумят и шумят в непонятной тревоге леса. Впрочем, никакие тревоги Вареньки не касаются. Она властвует в детских и в классной единодержавно. Только, пожалуй, над самой Варварой Федоровной еще больше властвует музыка. Музыка, ты открываешь нам небо! Уж с тобой-то, музыка, никогда не разлучится Варвара Федоровна…

Пусть Иван Николаевич о музыке совсем забыл. Варвара Федоровна села в классной за фортепиано в первый же вечер и, слегка поморщившись от дребезжащих его звуков, стала играть. Мишель, Поля, Наташа и даже Лиза чинно стояли вокруг фортепиано, предвкушая, как задаст музыка гувернантке на орехи Но сварливое фортепиано обнаружило невиданную кротость и вступило с Варварой Федоровной в долгий, задушевный разговор.

– Мишель, – сказала Варенька, – я думаю, что завтра, – она бы куда охотнее сказала «сегодня» и «сейчас», только было уже слишком поздно, – я думаю, что завтра мы начнем наши музыкальные уроки. – Потом сияющая Варенька обернулась к Поле: – Я хочу сказать, что мы начнем непременно завтра, мой друг!..

И уроки на фортепиано начались. Но и музыка не произвела никакого переполоха ни в птичьем царстве Мишеля, ни в его диктантах, ни даже в странствиях. Правда, легче разобраться в Сандвичевых островах или перемахнуть через тропик Рака, чем породниться с тобой, музыка, небесный дар! Стоит только тронуть твои пожелтевшие, потрескавшиеся косточки, и летишь ты, музыка, туда, куда песни за тобой не ходят. А только на песню оглянешься да не успеешь похвастать перед ней каким-нибудь новым экзерсисом, как уже лезут тебе в уши скрипицы и дудки и бог знает кто. В уши по старой памяти так и лезут, но сами из Шмакова до сих пор не едут. И когда будут – неизвестно.