Розанов - [172]
В своих размышлениях о самобытности России и ее судьбах Белинский весьма близко подошел к идее «всемирной отзывчивости». Выражая те же исконно русские мысли поэтически, А. Блок писал:
Не случайно, что те же мысли возникали у Белинского в его полемике со славянофилами. В отличие от последних он не берется окончательно решить, в чем состоит «эта русская национальность». Полагая, что «этого пока еще нельзя определить», что это «без всяких усилий» разгадают внуки и правнуки, он довольствуется утверждением, что «элементы ее уже начинают пробиваться и обнаруживаться». И совершенно недвусмысленно, хотя и с оговорками, развивает мысли о всемирной восприимчивости русского народа, которые не могли не запасть в душу Достоевского, когда он читал в «Современнике» обзор русской литературы 1846 года.
В национальном Белинский видел форму проявления общечеловеческого, подобно тому как в личности отражается идея человека. «Народности суть личности человечества. Без национальностей человечество было бы мертвым логическим абстрактом, словом без содержания, звуком без значения»>[649].
Говоря, что «наше время есть по преимуществу время сильного развития национальностей», Белинский утверждал, что «все нации, игравшие и играющие первые роли в истории человечества, отличались и отличаются наиболее резкою национальностию». Подобно тому как человек не может существовать вне личности, так народ не существует вне национального. Историческое значение великого писателя критик рассматривает под тем же углом зрения: он всегда национален, «ибо он потому и велик, что представляет собою свой народ». Или, как сказали бы мы, национальное есть первое и необходимейшее условие всемирного, интернационального. Общечеловеческое немыслимо вне национального, которое есть его фундамент, основа основ.
Все эти мысли Белинского были хорошо известны и ценимы Розановым. В статье о полувековом влиянии Белинского (1898) он представил его как «основателя жизненного и житейского идеализма», безмерно возлюбившего народ и Россию. Позднего Белинского-обличителя он решительно не приемлет, а его письмо к Гоголю называет «порнографиею России»>[650].
Главное для Розанова — доказать «археологическую ветхость» умственного наследия Белинского, влияние которого ограничивается-де годами «нашего ученического странствования».
Нельзя сказать, что взгляды Розанова на Белинского претерпели существенную эволюцию. В конце жизни он назвал Белинского «основателем мальчишества на Руси»: «Торжествующего мальчишества, — и который именно придал торжество, силу, победу ему. Тут и положительные качества и бедствия. Свежесть, задор, молодость „последующей литературы“… Ее изменчивость, богатство движений… „Мальчишка“ и „мальчишка“. Так и прыгает, скачет. Хохочет. Свистит. „С мальчишкой весело“: и на 50–70–80 лет после Белинского в русской литературе установилось „весело“. Пока не стало несколько скучно. „Все мальчишки“: профессора, академики…»>[651]
«Юбилейную» статью о Белинском («50 лет влияния») Розанов завершил обоснованием того, почему он против постановки «медной хвалы» — памятника великому критику. И надо отдать справедливость Розанову, он и здесь сумел сказать нечто столь значимое и непреходящее, что столетие спустя заставляет задуматься и нас: «Мы не за „медную хвалу“ и также не за переименование улиц, что стало входить у нас в употребление — в „Пушкинскую“, „Глинкинскую“ и проч. „Улица“ имеет свой быт, нравы, мудрость и поэзию: это народное достояние, с тем „крестным именем“, в какое окрестил ее безымянный „поп“-народ»>[652]. Розанов предлагает почтить память Белинского, всю жизнь трудившегося на ниве просвещения, иначе: обеспечить его потомкам право бесплатного образования и содержания во всех учебных заведениях страны. Здесь перед нами уже автор «Семейного вопроса в России», предлагающий подходить к общественной жизни не с позиций политики, а в интересах семьи.
С годами он стал чаше вспоминать о том, как читал Белинского в гимназии и переписал его «Литературные мечтания» «себе в собственность, т. е. себе в тетрадь». Белинский был друг гимназических дней, для многих — студенческих лет. «Нет ни одного теперь из образованных русских людей, в крови и мозгу которого не было бы частицы „Белинского“, как чего-то пережитого горячо и страстно, благоговейно и восторженно»>[653].
С Белинского начиналось серьезное чтение. «Лишь прочитав Белинского, „вступив в сферу Белинского“, мальчик произносил: „Я человек“, т. е. уже не мальчик, странствующий по степям Америки с Майн-Ридом, а Русский сознательный человек, волнующийся всеми волнениями России, ее будущего, ее прошлого, ее литературы, ее гражданского и политического бытия».
За Белинским шли к познанию всей жизни. «Белинский был для нас не только критиком, но каким-то „духовником“, к суду которого мы относили свои поступки, к суждению которого относили свои зарождавшиеся мысли».
Влияние это было всеобъемлющим, хотя и продолжалось для Розанова лишь одно десятилетие. Но осталась память об этом ученичестве, когда как бы вкладывали руку свою в руку Белинского и мысленно говорили: «Веди нас!.. Мы верим тебе и только тебе одному».
