Роза - [8]

Перейти в соседнее купе можно было, только пробравшись по наружной стороне вагона[6]. Блэар принялся всерьез обдумывать, не попытаться ли ему сделать это.

— Вы не будете возражать, если мы помолимся за вас? — спросила миссис Смоллбоун.

— Только если вы сделаете это про себя, — ответил Блэар.

— Возможно, он папист[7], — прошептал Смоллбоун жене.

— Или душегуб, — проговорил второй мужчина. — У него была окладистая черная борода; вьющиеся волосы доставали чуть не до самых глаз. «Почти как персидская», — подумал Блэар, такой мог бы гордиться сам Заратустра».

— Я было поначалу принял вас за разжалованного и выгнанного со службы офицера, но, как только вы заговорили, сразу стало ясно, что вы американец. Я вижу, обычно вы все-таки бреетесь начисто, а это свойство артистических натур, итальянцев или французов.

— Господин Эрншоу — член парламента, — пояснила супруга шахтера Блэару.

— Тогда понятно, откуда у него такие манеры.

— А вы быстро заводите себе врагов, — заметил Эрншоу.

— Талант. Спокойной ночи, — ответил Блэар и закрыл глаза.

Золото — вот что притягивало англичан. У ашанти его было столько, что они казались инками Африки. Реки их страны пестрели крупицами золота, как веснушками; их холмы были сплошь пронизаны золотыми жилами. И что могло быть в этих условиях лучшим капиталовложением, нежели человек со штативом, секстантом, ручным буром, корытом для промывки песка и пузырьками ртутной амальгамы для анализов? Герои пусть себе ищут истоки Нила, открывают Лунные горы[8], истребляют львов и мартышек, обращают в христианство горы и озера, леса и народы. Блэар же был занят поиском всего лишь пиритов и кварцевых песков, этих скромных внешних признаков, неизменно выдающих скрывающиеся за ними блеск и великолепие.

В окрашенных лихорадкой снах Блэару мерещилось, будто он снова в Африке, на золотых пляжах Аксима. Но на этот раз вместе с ним был и Роуленд. Блэар понимал, что племянник епископа душевнобольной, однако надеялся, что океанская вода промоет его голубые глаза и успокоит душу. Легкий ветер с моря трепал рыжеватую бороду Роуленда. Волны прибоя набегали на берег с размеренностью неумолимой поступи равномерно вращающихся колес. «Отлично, — пробормотал себе под нос Роуленд. — Отлично». В Аксиме женщины промывали песок в больших деревянных тарелках, выкрашенных в черный цвет, чтобы в лучах солнца сразу же высвечивалось оседающее золото. Обнаженные, они заходили в море, чтобы промыть очередную порцию песка, набегающие на берег волны сбивали их с ног, они падали и снова вставали, не выпуская из рук высоко поднятые над головой тарелки. «Какие замечательные утки!» — проговорил Роуленд и поднял ружье. Одна из тарелок взлетела вверх, а только что державшая ее женщина опустилась в воду, мгновенно окрасившуюся красным. Пока Роуленд перезаряжал ружье, остальные женщины, с трудом преодолевая откатывающиеся волны и спотыкаясь, устремились к берегу. Роуленд снова аккуратно прицелился и небрежно выстрелил. Еще одна женщина упала, и золотой песок с тарелки просыпался прямо перед ней на землю. Роуленд перевернул ее ногой и залюбовался прилипшими к телу золотыми веснушками. Блэар попытался собрать оставшихся женщин и увлечь их в безопасное место, но Роуленд снова перезарядил ружье и наставил его прямо на Джонатана. Блэар почувствовал, как кончик ствола уперся ему сзади в шею.

От пронзившего его ужаса Блэар почти проснулся. Никакого наставленного ружья не было, просто шею ему заливал жаркий пот. Увиденная сцена ему всего лишь приснилась. Да и Роуленд никогда не вытворял ничего подобного, по крайней мере, в Аксиме.

Мы живем одновременно в двух мирах, объяснял как-то один африканец Блэару. Наяву мы бродим по земле, потупив глаза, чтобы их не слепило солнце, не видя или не желая видеть того, что нас окружает. Во сне наши глаза остаются открытыми, даже несмотря на сомкнутые веки, и там мы оказываемся в наполненном кипучей жизнью мире, где мужчины превращаются во львов, женщины — в змей, где наши чувства необыкновенно обостряются и все пережитые днем страхи выходят наружу и становятся видимы.

Наяву мы пленники настоящего и подобны попавшей в песочные часы ящерке, которая карабкается вверх, но не может выбраться по осыпающемуся песку. Во сне мы можем свободно перелетать из прошлого в будущее. Время там — не узкая и трудная тропа, но огромный лес, который мы способны охватить взглядом сразу, целиком. Все трудности Блэара проистекают из того, объяснял ему африканец, что он живет только в одном мире, том, что наяву. Потому-то Блэару и нужны постоянно карты — слишком мало открыто здесь его взору.

Когда Блэар возразил, что ему очень редко снятся сны, африканец буквально зашелся от хохота. Только человек, начисто лишенный памяти, никогда не видит снов. А родителей своих Блэар помнит? Неважно, что они далеко, во сне с ними всегда можно повидаться, Блэар ответил, что нет, не помнит. Отца он вообще не видел и даже не знает его имени, а мать умерла и ее похоронили в море. Ему самому было тогда около четырех лет. Как он может что-либо помнить?

Африканец предложил исцелить его, чтобы к Блэару вернулись и память, и сны.