Роза - [27]

— Я найду управу на этого Гилберта, — крикнул я. — Я кое-что про него знаю. Одно моё слово Маку, и уж тот его урезонит.

— Вот как? — спрашивает Роза. — Но это ничего не изменит. Гилберт всякий раз верно предсказывает.

— Но это — простите! — это ребячество — верить в такое!

— Нет, он верно предсказывает. И сегодня, может статься, он верно предсказал. Бог его знает. Боже ты мой, что же будет с нами со всеми! А я ещё и...

Она снова встала, подняла, заломила руки. Я видел её смятение, и при последних её словах я подумал: она уже два месяца замужем, ей, может быть, вредно так волноваться.

— Успокойтесь же! — сказал я. — Вы ничего дурного не сделали.

Я увидел на дороге Хартвигсена и сделал знак Розе. Роза остановилась передо мною.

— Вы можете меня не просить о соблюдении тайны, — сказал я.

— О, — сказала она. — Не всё ли равно. Я сама ему скажу. Но вас я должна поблагодарить за то, что вы поняли, отчего я ношусь с моими воспоминаниями.

Ничего я такого не понял, опять пошла женская болтовня. Напротив, первый муж должен был умереть для Розы, даже если он жив, вот моё мнение.

— Ну, а сами вы будете умницей, будете охотиться, обойдёте всю округу, — сказала она.

— Да, — только и сказал я.

Вошёл Хартвигсен.

— Добрые вести! — сказал он. — Суда уже в Бергене. Вот придут они сюда, в целости и сохранности, гружённые нашим товаром, и страховые-то — мои.

— От всей души поздравляю! — сказал я, желая Хартвигсену всяческих благ.

Ободрённый моими словами, Хартвигсен прибавляет:

— Выходит, не только мой компаньон Мак соображает, как делать деньги.

XVII

Ну вот, и теперь я, в сущности, не знаю, что мне и думать. Роза выставила себя в новом свете после этих её сантиментов по поводу покойного мужа, который ничего иного не стоит, кроме презрения. Я считал её совершенно другим человеком. К тому же она так разоткровенничалась, столько наговорила лишнего, это она-то, всегда такая тонкая, сдержанная. Ведь я ей совсем чужой! Или она преувеличила мои чувства, сочла, что я просто гибну от любви? И она сказала, что я ребёнок. Ребёнок!

Проходит неделя-другая, я жду осени. Как-то баронесса мне говорит:

— Семь лет уже я не замечаю собственного сердца. Уж и не знаю даже, есть ли у меня оно!

И далее она распространяется о том, что сердце её умерло, что в воскресенье она была в церкви и намерена постоянно туда ходить и водить с собой девочек. Опять, значит, в религию ударилась, подумал я.

Я написал Розе несколько слов и сунул письмо в карман. Настал вечер, стемнело, и я отправился к ней с этим письмом.

Но я совсем не подумал, что главное — передать письмо. Стоя перед дверью Розы, я вообразил было, что ничто не мешает мне сунуть его в щель. И даже уж чуть не сунул, но тотчас опомнился и снова спрятал письмо в карман.

Так же глупо вёл я себя и на другой вечер. Я написал новое письмо, а старое сжёг. Что я писал? Глупости, глупости, скоро я начну охотиться, я люблю вас! Ах, я был ребёнок. Я всё сокращал, сокращал, сокращал. На третий вечер я написал просто — Роза! И этого мне показалось совершенно достаточно. Я запечатал письмо, спрятал у себя на груди и лёг спать.

Утром, когда я ещё лежу в постели, в дверь стучат. Баронесса. Она ничего не видит, не слышит, она стоит на пороге, в мантильке и шляпе. Значит, она уже совершила утреннюю прогулку.

— Вы говорили ведь, у вас есть друг? — спрашивает она.

— О... Прошу прощенья, я ещё не... сейчас я встану.

— Не беспокойтесь! Сколько ему лет?

— Моему другу? Он на три года старше меня.

— Напишите, чтоб он приехал. Как его имя?

— Мункен Вендт.

— Напишите ему.

Я с ужасом обнаруживаю, что письмо моё к Розе лежит на полу, я стараюсь поскорей выпроводить баронессу и обещаю написать Мункену Вендту.

— Сию же минуту, — сказал я, — вот только встану.

— А не могли бы вы вскинуть ружьё и выйти ему навстречу? — спросила она.

— Да! Это будет великолепно.

О, ничего, ничего тут не было великолепного, именно сейчас я ни за что не хотел удаляться от этого места, я к нему был как гвоздями прибит. Всего месяц какой-нибудь, и мне было бы легче, кто знает.

Баронесса спрашивает:

— Он студент?

— Да, Мункен Вендт студент.

— Так он может быть учителем Марты. Бенони тоже хочет нанять учителя, — говорит она и слегка кривит рот.

У меня обрывается сердце — Мункен Вендт в доме у Розы! Да он же... он же способен... он шальной, неуёмный, он просто чёрт!

Но разве мог я спорить с баронессой? Письмо моё лежало на полу, и было видно, кому оно адресовано. Но она, кажется, ничего не видела, не слышала, и я расхрабрился.

— Едва ли из Мункена Вендта выйдет учитель. Разрешите, вот я сейчас встану и...

— Я ухожу-ухожу, я сейчас уйду. Вы напишите письмо, Йенс-Детород отнесёт его, он ждёт внизу, он будет идти день и ночь. А потом вы сами отправитесь следом.

— Да, — сказал я.

— Встретите своего друга, приведёте сюда. А там видно будет. Он может у вас погостить.

— Да, спасибо, — сказал я.

Глаза у неё стали осмысленные, словно вдруг воротились издалека, она оглядела комнату.

— А, рисунок Алины! — сказала она, с улыбкой глядя на стену. Меня она по-прежнему не замечала. Наконец она спросила:

— Так вы сегодня и отправитесь?