Роялистская заговорщица - [69]

«Знаю я это, – подумал Лавердьер. – Это тоже записано ему на счет».

– Не мне судить об его поведении, – продолжал аббат. – В мои годы человек делается снисходительным. Я слышал, что он, повинуясь, может быть, идеальным принципам честности, желал довести до конца то, что он считал своим долгом как солдат. Его видели под Ватерлоо, затем в Жемапе, куда их загнал неприятель, и с этой минуты никаких известий, никаких следов, погиб ли он, лежит ли он где-нибудь раненный, умирающий; я искал, расспрашивал и ничего не узнал, я уже отчаивался, как вдруг я узнал ваш голос, когда вы крикнули…

– Да здравствует король! – добавил Лавердьер. – Это вырвалось у меня от чистого сердца.

– Я знаю… Вот я и решил: капитан Лавердьер знает массу людей, быть может, он сам или через своих друзей найдет возможным раздобыть мне кое-какие справки. Уверяю вас, что вы бы оказали мне этим настоящую услугу, и не мне одному, а, может быть, и еще одной особе, которая сумела бы вас отблагодарить.

Бесспорно, аббат был слишком откровенен. Лавердьер ни на минуту не был одурачен им. Было ясно, как день, что аббат разыскивает Лориса не для себя лично. Маркиза достаточно компрометировала себя с этим ферлакуром, чтобы теперь узнать, освободилась ли она от него, или нет.

– Зачем таить от меня правду, – заметил он подмигнув. – Сознайтесь прямо, что вы посланы маркизою…

– Но…

– Я ведь тот черт, который не так черен, как его малюют. Вполне понимаю, в чем тут дело. Маркиза поссорилась с этим голубчиком насмерть. Я к нему, признаюсь, особой симпатии не чувствую, охотно бы не имел с ним никакого дела… но, с другой стороны, он может выплыть, когда это может быть менее всего желательно, и потому лучше знать наперед, чего ожидать от него.

Какое было дело аббату до предположений этого человека. Намерения Жоржа и Регины были достаточно выяснены, чтобы лишнее слово могло им как-нибудь повредить. Капитан ошибался относительно чувств маркизы, и прекрасно.

– Я не имею права ответить вам категорически, любезный капитан, но не вправе и разуверять вас в ваших предположениях… главное, могу ли я на вас рассчитывать?

Конечно, никогда еще Лавердьер не брался за поручение с большим удовольствием. Ему и в голову не пришло бы теперь разыскивать виконта, предоставив случаю возможность столь желанного возмездия, но раз эта возможность представлялась сама собой, смешно было бы ею не воспользоваться.

Найдет ли он его, или нет, но он сумеет отомстить, все равно – ему ли лично, или его памяти.

– Сколько времени потребуется вам?

– Времени? Да несколько часов.

– Так что завтра утром вы надеетесь узнать…

– Всю правду.

Аббат призадумался. Регина убивалась, ее беспокойство доводило ее до отчаяния, она теряла рассудок, она страдала и от беспокойства, и от подозрения. Надо было положить конец ее пытке.

– Послушайте, – начал аббат, – если вы узнаете что-нибудь, явитесь завтра в отель маркизы Люсьен, там вы меня найдете.

– Разве маркиза вернулась?

– Я не говорю ни «да», ни «нет»; постарайтесь добиться толку, докажите ваше рвение и добрую волю. Я думаю, что вам не придется раскаиваться.

– До завтра! – сказал Лавердьер. – И окажите мне честь не сомневаться в моей преданности вам… и маркизе.

В общем, аббат был в восторге от своего договора. Специалист в делах шпионства, Лавердьер являлся лучшей гончей, чтобы напасть на след.

Аббат вложил свою руку в протянутую руку капитана и снова исчез в толпе.

– Черт возьми, где же искать этого проклятого виконта? – воскликнул Лавердьер почти вслух.

– Если позволите, я вам помогу, – проговорил чей-то голос почти около него.

Лавердьер быстро обернулся.

Он узнал барона Гектора Маларвика и на этот раз, проникнутый чувством истинного уважения, – он знал, в какой милости эта семья была у короля, – он выпрямился и почтительно снял шляпу. Странная была физиономия у этого молодого человека, цветущего, в полном расцвете физических сил, если хотите, красивого, но в нем было что-то, что вносило в вас какую-то тревогу, беспокойство: впалые глаза никогда не глядели прямо, а если он решался посмотреть в глаза другому, то в них было видно столько наглой дерзости, что-то жесткое, что поражало и от чего становилось жутко.

Он был одет по последней моде того времени.

Всего два дня в Париже, и он успел уже одеться по моде завтрашнего дня: на нем был редингот синевато-серого камлота с бархатным воротником, высокая с полями пуховая шляпа, стеганый муар-жилет, как выражались тогда, «с тучками», панталоны из кутиля, пуховые сапоги; в целом он олицетворял собою идеал дурного вкуса. В довершение всего лорнет, который он, разговаривая, постоянно вертел, точно желая сделать еще более заметным яркий, желтый, шафранный цвет своих перчаток.

– Я бы желал переговорить с вами, – начал он, – приютимтесь в одном из этих маленьких кабинетов.

– Весь к вашим услугам, барон.

Они направились в глубину залы, приподняв портьеру.

– Вот здесь, например, чудесно, – сказал он, указывая на маленькую комнату, всю обитую серым сукном с золотом, – настоящий будуар счастливых минут. – Извините, пожалуйста, я только скажу одно слово местной богине.