Роялистская заговорщица - [51]

– Можете ли вы обождать с полчаса?

– Извините, капитан, но мне необходимо поспеть к утру в Филипвиль.

– Странно, – заметил солдат, – нам он говорил, что едет в Валькур.

– Ведь это же по дороге в Филипвиль.

– И верно для покупки хмеля; при нем вот эти игрушки, – заметил не без подозрения солдат, кладя на стол перед Жаном Шеном два огромных пистолета, вынутых из седла.

До сих пор капитан не придавал никакого значения событию. Действительно, было дано приказание задерживать всех прохожих, желающих пробраться через границу, для того чтобы, насколько возможно, сохранить тайну движения войск.

Но здесь являлось обстоятельство иного рода. Крестьянин был задержан на французской земле и направлялся в французский же город. В то время Филипвиль принадлежал французам и был занят корпусом Жерара.

Тем не менее всегда следует остерегаться ночных бродяг.

Жан Шен взял пистолеты и стал их рассматривать.

– Это пистолеты по уставу, – проговорил он, – откуда они у вас?

– Я их нашел у себя в поле. Немало их тут валяется.

– Если бы это была правда, эти пистолеты не имели бы такого вида, они почти новые, вы говорите неправду.

– Вот прекрасно! – воскликнул с гневом арестованный. – Я оказываю услугу, поднимаю раненого, помогаю ему, насколько возможно, беру на себя поручение, из-за которого теряю время, и мне еще делают всякие затруднения, – где же справедливость?

– Капитан, позвольте вам доложить… – начал солдат.

– Говори.

– Этот человек совсем не особенно желал оказать услугу. Когда мы ему крикнули: «Кто идет?» – он не сразу нам ответил, и если бы только ему удалось сбежать, он, конечно, сбежал бы.

Солдаты, как уже было замечено, сильно сомневались, как бы предчувствуя, что император окружен невидимыми врагами. Они сторожили, чуяли измену.

Лавердьер чувствовал, что почва колеблется под ним; он попробовал отделаться нахальством.

– Шалишь! Другой раз меня не подденут оказывать помощь… Еще что выдумали… Я хотел бежать! Да разве я мог видеть часовых? Когда на вас нападают в лесу со штыком, конечно, это не особенно приятно. А даже если бы я имел намерение бежать, совсем было бы не так просто. Знаю я леса Бомона.

В сущности, все эти доводы были довольно логичны; но заряженные пистолеты шли как-то вразрез с мирной профессией хмелевщика, которую мнимый крестьянин присвоил себе.

– Все это возможно, – заметил Жан Шен, – но предосторожность необходима, и если вы истинный патриот, то поймете это и подчинитесь необходимости. Вы пробудете на бивуаке до утра, затем вы можете продолжать ваш путь.

Остаться до утра значило потерять обещанную награду за возложенную на него миссию к генералу Буриону.

Лавердьер быстро приблизился к Жану Шену и проговорил вполголоса:

– Капитан, велите выйти вашим людям, я бы желал переговорить с вами наедине.

– Довольно, – ответил строго капитан, – мне некогда. – И, обращаясь к солдатам, сказал: – Вы мне за него отвечаете. Обращаться с ним хорошо, но при малейшей с его стороны попытке к бегству – пулю ему в лоб.

Лавердьер в бешенстве кусал себе губы. Днем, при свете, будет еще труднее разыгрывать роль мужика. Тогда все пропало: в такое время подозрение в шпионстве – смерть.

– Пойдем-ка, милый мужичок, – проговорил один солдат, весельчак.

– Одна минута. Капитан, я уже сказал, что имею вам нечто сообщить, вам лично.

– Если вы имеете что передать мне, говорите при них, – заметил Жан Шен.

– Я сказал… и повторяю, я имею нечто важное, весьма важное сообщить вам без свидетелей.

Лавердьер проговорил это твердо, как он это делал до сих пор, подражая крестьянской манере говорить.

Жан Шен был поражен происшедшей переменой. Что же это за человек был, наконец?

– Хорошо, – согласился он. – Пускай два человека останутся у наружных дверей, я позову, когда потребуется.

Приказание было формальное, тем не менее солдаты переглянулись.

– Капитан, эта птица из породы гусей, – заметил один ив них.

– Вам сказано, – сказал Жан Шен, – не рассуждать.

Солдаты вышли недовольные.

– Мы одни, – заметил Жан Шен. – Говорите скорее, пора кончить эту комедию. Кто вы такой?

– Капитан, – начал Лавердьер твердым голосом, – я шпион.

– Что вы сказали?

– Я шпион, французский шпион, служащий Франции. Не думаю, чтобы для человека развитого это признание могло быть бесчестьем.

Он говорил правду: иногда во время войны шпионство может быть деянием величайшей преданности. В Конраде Валенроде Мицкевич воплотил именно идеал предателя. Но для честных ушей это слово всегда неблагозвучно.

На Жана Шена это открытие произвело удручающее впечатление.

– Но что же вы еще можете здесь выведать? – спросил он.

– Я перебрался с опасностью жизни через границу, разглядел позиции англичан и должен с рассветом дать отчет в возложенном на меня поручении.

– Кому?

– Генерал-лейтенанту Жерару. Вот отчего я вас покорнейше прошу меня отпустить. Мне не более трех часов до Филипвиля.

Уже несколько минут звук этого голоса, на который Жан Шен сперва не обратил внимания, казался ему чрезвычайно знакомым. Где мог он его слышать?

Он встал, взял лампу и осветил лицо Лавердьера.

Он внимательно его рассматривал и вдруг вспомнил.

– Агент Фуше!

Лавердьер вздрогнул.