Роялистская заговорщица - [12]

Как могло случиться, что эта женщина, каждое движение, каждый взгляд которой дышали страстью, реальной, человеческой, живой, должна была замкнуться в этом тесном кружке, в котором она, без сомнения, задыхалась?

Ни одно существо не могло олицетворять собой лучше идеала любовницы, супруги, матери, а она не была ни любовницей, ни супругою, ни матерью: она вся была поглощена честолюбивыми замыслами, и между тем честолюбие не было ее свойством.

Тревожные времена порождают подобные аномалии.

Она вдруг приподняла голову; раздался наружный звонок; кто-то пришел. Она медленно встала и, держась за бюро, посмотрела на дверь.

Вошла горничная и подала ей визитную карточку.

Она прочитала имя, странно улыбнулась и велела принять.

Вошел маленький, худенький, тщедушный человечек, до того худой, что, казалось, он мог пролезть во всякую щелку, пробраться во всякую, самую плотную толпу.

Он вошел неслышной поступью, он был не заметен на сером фоне обоев.

Он почтительно поклонился маркизе.

Она смотрела на этого человека с невольным выражением презрения.

– Вас зовут месье Бодюс? – спросила она.

Опять поклон.

– Вы явились от имени…

– Герцога Отрантского.

– Никто не видел, как вы вошли?

Маленький человечек улыбнулся:

– Меня никогда никто не видит.

– Рассчитываете ли вы на успех?

– Успех за нами…

Регина вздрогнула:

– Вы добыли бумаги?

– Они у меня.

– Каким образом вы их добыли?

– Маркиза непременно желает это знать?

– Женское любопытство… Да, я бы желала это знать.

– Неужели вы считали это делом трудным?

– Настолько трудным, что я до сих пор не вполне верю. Трудно себе представить, чтобы узурпатор был настолько неосторожным, чтобы такие важные бумаги могли быть у него похищены.

– Похищены? О, это слово неприменимо в политике.

– Ну, скажем, взяты на время, если это вам более по вкусу.

– И это неверно… Наполеон диктует… Вместо двух ушей его слушают четыре уха, вместо одной руки пишут две… Вся суть – поместить в верное место вторую руку и вторую пару ушей.

– Значит, это прямо со слов…

– Его величества, эти заметки записаны с его слов.

Маркиза протянула руку.

– Вручите мне их. – Маленький человечек не двигался.

– Что за нерешительность… Разве вам не приказано довериться мне?

– Так точно, маркиза, но у нас есть свои правила.

– Я не понимаю.

– Маркизе, вероятно, небезызвестно, что так часто говорится о словах и о том, что написано.

– Это значит…

– Если маркизе будет угодно, я буду иметь честь ей продиктовать то, что было продиктовано.

Регина улыбнулась. Она привыкла к таинственности в обращении и не была в претензии, что к ней относились в данную минуту с подозрительной осторожностью.

Во всяком заговорщике есть доля ребячества. Таинственность, в которую облекается всякий поступок, придает большее значение самому деянию и большее величие цели.

– Согласна, Фуше так велел.

– Да, маркиза, и я только повинуюсь ему.

– В таком случае диктуйте.

Она села в конторке и взялась за перо.

Бодюс, этот поверенный министра полиции, преданный ему человек, помогающий ему плести те сети, которыми он обматывал своих противников и в которые он сам никогда не попадался, стал читать вслух, останавливаясь по временам, давая маркизе время записывать, и таким образом он прочитал две страницы заметок… – ясный, подробный план сражения, которое должно было состояться через несколько дней.

Это была величайшая измена во всем ее цинизме, очевидная ее цель, вполне несомненная – помешать этим намерениям в ущерб Франции, в пользу иностранных держав.

Слушая, маркиза улыбалась, отмечая кивком головы самые важные детали.

«Все та же система, – подумала она. – Наполеон надеется разъединить своих врагов и разбивать их по очереди одного за другим. По счастью, они успеют соединиться».

– Это все? – спросила она, когда Бодюс остановился.

– Да, маркиза. Теперь позвольте мне спросить вас, какое вам будет угодно сделать употребление из этих записок?

– Не имеете ли вы тоже намерения записать это под мою диктовку?

– Нет, маркиза, но я считаю долгом вас предупредить, что весьма опасно хранить эти документы у себя, чьей бы рукой они ни были написаны, и что в такие времена, какие мы переживаем, следует иметь в виду хотя бы обыск.

– Обыск? Неужели Фуше осмелится?

– Герцог Отрантский не смеет ничего сделать без своего главы, но если ему прикажут, он повинуется.

– Разве я под подозрением?

– Почем знать!

– Мы здесь с вами вдвоем. Кто же может меня выдать?

– Аксиома, – ответил Бодюс. – Там, где двое, там и третий.

– Хорошо. Я приму нужные предосторожности, будьте покойны. – Она выдвинула ящик и вынула из него кошелек, сквозь петли которого виднелось золото, и подала его Бодюсу, который попятился назад и, кланяясь, тихо проговорил:

– Мы трудимся из чести, маркиза.

Этот дьявол проговорил это с оттенком скрытой иронии.

С видимым раздражением маркиза бросила кошелек назад, в ящик. Затем она позвонила и приказала проводить посетителя.

Он вышел.

Когда Регина осталась одна, она несколько минут пробыла неподвижной.

У самых уверенных в себе людей бывают минуты мрачного упадка сил, когда над ними точно витает не признаваемое ими правосудие.

Вечерело. Подойдя к окну, Регина стала перечитывать документ; ее воображению представлялась Франция умирающей, уничтоженной.