Ровесники: сборник содружества писателей революции «Перевал». Сборник № 3 - [36]

(подходит к Бестужеву). Миша, посмотри, она бледна. Попроси ее не танцовать больше.

Бестужев. Вы устанете, Марина. Становится холодно…

Марина. Нет, нет… Мишель, дайте мне руку.

Бестужев(подбегая к ней). Боже мой! Вы нездоровы? Что с вами, моя дорогая, милая муза? Пойдемте. Сядьте здесь.

Стрешнев. Что такое? Что с тобой?

Кузьмин. Вот скамья.

Аннет. Ничего, дорогая, все пройдет.

М-м Лоре. О, мой бог! Дитя мое.

Бестужев. Ну, что, Марина? Вам лучше? Да?

Марина. Да, да, не тревожьтесь. Кружилась много, вот и все. Не ждите меня, мы с Мишелем дойдем потихоньку.

Стрешнев. Дай посмотреть. Снова розовеешь — значит, ничего опасного. Все от неумеренности, madame, не так ли? Однако нас ждут. Пора в гостиную, господа. Я надеюсь на вас, Мишель.

(Все уходят, кроме Марины и Бестужева.)

Бестужев. Так ничего? Все прошло?

Марина. Ну, конечно… Мишель, скажите, вы очень меня любите?

Бестужев. Я? Вас? И вы спрашиваете? Я бы не умер, потеряв вас, нет, но я утратил бы все вдохновение, Марина. Революция, вы и Сережа — больше нет ничего!

Марина. А если б вам пришлось выбрать меня или его?

Бестужев. Почему? Разве вы его не любите?

Марина. Нет, я опять говорю глупости. Смотрите, как река тиха, Мишель. Иногда кажется, что можно пройти по ней, как по паркету. Вот и рыба плеснула — верно, щука. А от луны серебро сыплется.

Бестужев. От этого света вы белая, белая, как будто прозрачная.

Марина. Тогда вы должны видеть, что у меня в руке.

Бестужев. Покажите.

Марина(становится на обрубок.) Смотрите.

Бестужев. Что это за урод?

Марина. Жук. Как он шумно летит. Он опоздал умереть и потому такой тяжелый, как генерал Рот. Когда с ним танцуешь, кажется, что кружится башня.

Бестужев. Какой вы милый ангел! Чудный ангел! Я мог бы без конца смотреть на вас, умереть, глядя на вас. Теперь я спрошу, а вы меня любите? Я боюсь сказать — «очень», но немножко?

Марина(кладет руки ему на плечи). Вот так.

Бестужев. Марина! (Хочет поцеловать ее.)

Марина(быстро спрыгивает на пол). Нет, нет, Мишель. Будьте ко мне снисходительны. Я все огорчаю вас. Пойдемте домой. Хотите, я ни с кем, кроме вас, не буду танцовать или завтра не поеду к Волконским, потому что вы не едете?

Бестужев. Ваши жертвы слишком велики, чтоб я мог принять их, и, мне совестно, но они доставляют мне невыразимое удовольствие.

Марина. Тогда они ваши, мой добрый, хороший Мишель.

(Бестужев и Марина уходят. Входит Шервуд.)

Шервуд. Живут с приятностью. Плохо там слышно наверху, пожалуй, снаружи лучше. Так, здесь соберутся судьбы российские решать. А захочу, — и не будет ничего. И ножек беленьких никому не видать. А то возьму и подарю. Пожалуйте, ваше благородие, от вечного унтера дар.

(Шервуд уходит. Входят Сергей Муравьев и Пестель.)

Пестель. Вы говорите, Вадковский прислал вам Шервуда, — годится?

Сергей Муравьев. Слишком много говорит о благородстве, чтоб быть благородным. Я никак не мог преодолеть неприятного чувства при свидании с ним. А потом это презрение его к солдатам… Нет, не подходит. Он напоминает мне улитку. Скользит по руке влажный, чувствительный.

Пестель. Если человек очень любезен, то почти всегда надо ждать от него подлости. Я хотел поговорить с вами об избрании вас вторым членом Директории Тайного Союза. Вы понимаете, что странно мне быть единственным, когда вся военная сила в ваших руках.

Сергей Муравьев. Вы все равно останетесь единственным, Павел Иванович. Но это будет лучше. Мое избрание послужит противовесом вашему честолюбию, которого так боятся на Севере.

Пестель. А вы верите в мое честолюбие?

Сергей Муравьев. Нет. Мы уйдем, Пестель, когда будем не нужны нашей Республике. Вы в монахи, я в бегуны.

Пестель. Вы любите человека, Муравьев. Революция поставит перед вами выбор: человек или человечество. Их нельзя любить вместе.

(Входят: Бестужев, кн. Трубецкой, Матвей Муравьев, Кузьмин, Суханов, кн. Волконский и др. За ними Степан приносит ящик с бумагами и лопаты.)

Кн. Волконский. Господа, здесь все дышет заговором. Если б мы уже не были заговорщиками, то непременно сделались бы ими среди этой сырости и отвратительного освещения.

Степан. Вот свечи, ваше сиятельство.

Сергей Муравьев(Степану). Ящик оставь здесь. А сам пойди сядь у дверей снаружи и, если кто придет, скажи нам.

Степан. Слушаюсь. (Уходит.)

Бестужев. В какой темноте рождается свобода.

Матвей Муравьев. К делу, господа.

Кн. Трубецкой. Изложите мне ваши намерения, и, как представитель Северного Общества, я изложу свои.

Пестель. Наши предложения кратки, князь, потому что не имеют оговорок. Республика, равенство политических прав, переход частных земель в государственный земельный фонд без уплаты помещикам.

Кн. Волконский. И мы очень мало склонны уступить что-нибудь из них.

Пестель. Я знаю программу Никиты Муравьева, принятую у вас. Вместо феодальной аристократии вы хотите создать денежную. Вырвав крестьянина из рук помещика, отдать его купцу, из раба закрепощенного сделать рабом свободным. Если нужно для этого писать конституции и восставать, то лучше бросить в огонь перья, а самим поступить в школу прапорщиков, которые из Дон-Кихотов сделают, по крайней мере, приличных фельдфебелей. Освободить крестьян без достаточного количества земли, значит приготовить им участь английского пролетария. Вы видели, князь, горящие огнями здания английских фабрик, которые ночью смотрят миллионами желтых жадных глаз? А внутри и снаружи бесконечное движение черных липких фигур, в которых уже нет ничего человеческого. Длинная вереница их у ворот в ожидании работы, на которую родители посылают детей с пяти лет, потому что не могут не посылать. Труд бессменный, которому нет конца. Фабрика и барак, работа, короткий сон и разврат, — больше ничего не дано свободным. Поэтому мы и говорим: или все или ничего. Закон или голод будут держать в рабстве — тут нет выбора. Мы же предлагаем разделить землю, и нашу с вами в том числе, князь. Пусть Россия первая даст свободу, а не покрывало лицемерия на лысую голову ростовщика.