Ростов под тенью свастики - [71]

Ш. ЧАГАЕВ. У нас на улице жил один старый мужик Николай Пархоменко. Огромный такой казак, украинец, с пышными усами — громила. Он был алкоголиком в высшей степени, мог ведро водки выпить. А как выпьет — нрав у него был крутой, только держись. А еще у нас на улице жил дедушка-староста, Федор Степанович, кажется. И вот Пархоменко начал к нему придираться: как это так, у тебя коммунисты дети, в Красной Армии служат, а ты — староста. Что-то тут нечисто. Ты, наверное, разведчик, партизан. Придрался и давай деда колотить. В это время Ганс выходит на улицу, а он неделю как вышел из госпиталя после ранения от взорвавшейся гранаты. Услышал крик. А у него кобура на боку всегда была расстегнута. Выстрелил он в воздух. Те притихли. Дед к забору прижался, а тот — обалдел. Ганс подходит к нему, а Пархоменко показывает на деда и кричит: «Партизан!» Ганс деда ежедневно видит, ну, какой он партизан? А объясниться они не могут. В это время выскочила Клава. А она была красавица, женщина образованная, немецкий язык хорошо знала. Она Гансу и объясняет, что напился, мол, мужик, вот ему партизаны и мерещатся. А дед — не виноват. Разобрались вроде. Но Ганс все-таки на всякий случай привез гестаповцев. Это была полевая жандармерия. На шее у них на цепочке висела большая бляха полумесяцем, на ней изображен орел со свастикой и номер. У них была форма светло-зеленая. Потом наши женщины из такого сукна, кому оно перепало, делали модные пальто. Цвет очень красивый, бирюзоватый…

Пархоменко они арестовали и увезли с собой. Его не было неделю. Он вообще-то, насколько я знаю, был когда-то махновцем, бежал с Украины на Дон. Возраст у него под 60, в армию его уже взять не могли. Жил он тихо. А вот при немцах стал шуметь, вредить, как только мог. А потом, когда они отступали, чувствуя, что здесь нагадил, вместе со всей своей семьей ушел с ними.

В. ГАЛУСТЯН. Как-то соседка вернулась домой с рынка и крикнула маме, которая была в глубине двора: «Ты знаешь, какую я новость узнала? Наши-то с американцами договор заключили и скоро те начнут воевать с немцами. Вот теперь их попрут!» Разговор на этом и закончился. Через несколько дней маму вызвали в гестапо. А соседка, тетя Поля, женщина себе на уме, простая деревенская, очень мудрая. Она, когда узнала, что маме пришла повестка из гестапо, сказала: «Это, небось, из-за меня». О том разговоре они и не вспомнили. «Но ты на всякий случай имей в виду, если что-нибудь будут спрашивать про меня, ты им скажи: мы с тобой не дружим, потому что у меня муж плотник, а у тебя — инженер». А ведь мы-то жили-дружили и не думали, у кого какая профессия. Ну, а для немцев это была вроде бы уже и причина. Так и случилось в действительности. Когда она пришла в гестапо, ее спросили: «Где ваш муж?» «Как у всех — на фронте». «А вот у вас был такой разговор во дворе с соседкой, когда вы стояли около крана?» Мама: «А чего бы я это там стояла, когда у нас в кране воды давно нет. Да и как я могла с ней разговаривать, когда у нас с ней нет ничего общего». И ее отпустили.

После этого вызывали на допрос всех остальных соседей и спрашивали: был и между ними такой разговор или нет. Мы, конечно, ужасно нервничали, потому что маме предстоял второй допрос. Она туда должна была идти 5 февраля. А со 2-го февраля немцы начали уже из города эвакуироваться. И вот 5-го числа пришел наш полицейский и стал стучать в дверь прикладом. Мы очень испугались. Я даже уже попрощалась с мамой. Дверь открыли, боялись, что он ее выбьет. А он спросил: «Тут желающие с немцами уезжать есть?» Мы так обрадовались, что он пришел по этому поводу, а не за тем, чтобы вести маму в гестапо, что сказали: «Да-да, конечно. Мы бы хотели, но не можем». И какую-то причину придумали. А напряжение в это время у нас было колоссальное. Полицай опрашивал всех во дворе, не хочет ли кто эвакуироваться вместе с немцами. Он настойчиво стучал во все двери. Не знаю, на всех ли улицах так они ходили, на нашей было так.

Л. ГРИГОРЬЯН. Перед взятием Ростова в феврале наши обстреливали город из орудий, из Батайска. На Буденновском напротив гостиницы «Ростов» была комендатура. Ее разбила наша артиллерия. Но в основном же шмаляли без прицела. А вот налетов нашей авиации я не помню.

В. АНДРЮЩЕНКО. Зимой, уже перед самым отступлением, один румын зашел к нам погреться. Сел у печки и про все забыл. Винтовку свою в стороне оставил. Можно было его той винтовкой по голове и долбануть. Но я еще совсем мал был.

В. ГАЛУСТЯН. Кто же донес на маму в гестапо? Мы подозревали одного человека, нашего соседа. Он сам отправил своего сына в Германию. Но у него не сразу это получилось. Как только объявляли, что эшелон сегодня уходит, наши самолеты налетали и начинали сильно бомбить и разбивали пути, чтобы помещать отправке состава. Немцы только соберут людей — бомбежка, и они возвращались по домам. Только соберут, и опять ничего не получается. Так сын нашего соседа возвращался три раза. И последний раз при мне мать этого молодого человека сказала: «Ну, с Богом, не возвращайся больше!». Они говорили, что дали ему письмо к какому-то знакомому немцу в Германии. И думали пристроить там своего дитятю. Но он оттуда не вернулся, так там и погиб.