Российский либерализм: идеи и люди - [547]
Когда-то невероятно глубоко увлекавшийся ницшеанскими идеями, переводивший его тексты на русский язык, Франк, пережив катастрофы ХХ века, попытался преодолеть антихристианство и мизантропию Ницше, который видел в человеке лишь мост к сверхчеловеку. И это не случайно. Преодолеть Ницше в известном смысле означало найти основу для противостояния большевизму и нацизму. Восприятие Ницше как тайного советника большевистского переворота, высказанное Степуном, по сути дела, являлось общим для русской эмиграции. Когда-то Соловьев в споре с автором «Заратустры» писал, что самое великое деяние для живого существа – преодоление смерти; такой человек был один, это – Христос, поэтому только его мы можем назвать сверхчеловеком; но и это название неточно, ибо он Богочеловек. Франк к этому добавляет, что христианство говорит о богосыновстве каждого человека.
Именно на этом соображении строит Франк свое кредо о достоинстве человека, столь униженного и забитого в страшные десятилетия ХХ века. В полемике с антихристианской установкой сильных личностей, выдвигая идею о Богосыновстве каждого человека, Франк утверждает не принижение людей, а их высшее, аристократическое достоинство. В книге «Свет во тьме» он писал: «Вопреки всем распространенным и в христианских, и в антихристианских кругах представлениям, благая весть возвещала не ничтожество и слабость человека, а его вечное аристократическое достоинство. Это достоинство человека – и при том всякого человека в первооснове его существа (вследствие чего этот аристократизм и становится основанием – и при том единственным правомерным основанием – „демократии“, т.е. всеобщности высшего достоинства человека, прирожденных прав всех людей) – определено его родством с Богом. …Вся мораль христианства вытекает из этого нового аристократического самосознания человека; она несть, как думал Ницше (введенный в заблуждение историческим искажением христианской веры), „мораль рабов“, „восстание рабов в морали“; она вся целиком опирается, напротив, с одной стороны, на аристократический принцип noblesse oblige и, с другой стороны, на напряженное чувство святыни человека, как существа, имеющего богочеловеческую основу».
Почему Франку это важно? Потому что дает основу для либерализма и демократии, для тех завоеваний человеческой цивилизации, которые он считал результатом христианизации мира. Здесь мы подходим к его пониманию «христианского реализма». Для Маркса христианство – «опиум народа»; Ницше называет христианство самой острой формой вражды к реальности, какая только до сих пор существовала. Напротив, Франк говорит о христианском реализме, который – в отличие от чисто земного, равнодушного к царящему в мире злу, – сознавая опасность утопизма, стремится к свободному совершенствованию жизни и отношений между людьми. Он полагает, что гуманистическая вера в человека, приведшая через «профанный гуманизм» к отмене рабства, политической свободе и гарантии неприкосновенности личности, социальным и гуманитарным реформам, – «христианского происхождения».
А к концу книги эта мысль сформулирована совершенно отчетливо: «Именно теперь, в тяжкую эпоху сгущения тьмы над миром, когда основным нравственным достижениям европейской культуры грозит гибель, следует отчетливо осознать, что такие достижения, как, например, отмена рабства, отмена пытки, свобода мысли и веры, утверждение моногамной семьи и равноправия между полами, политическая неприкосновенность личности, судебные гарантии против произвола власти, равноправие всех людей вне различия классов и рас, признание принципа ответственности общества за судьбу его членов, – что все это суть достижения на пути христианизации жизни, приближения ее порядков к идеалу Христовой правды. То, что имеет вечную ценность в идеалах демократии и социализма – не как специфических социально-политических систем, а как начал свободы и равенства всех людей, святости личности в качестве „образа“ и „чада“ Божьего, и братской солидарной ответственности всех за судьбу всех, – есть именно осуществление неких порядков и признание неких обязанностей, косвенно и приближенно выражающих – сквозь зло и несовершенство мирового бытия, и в производном плане закона и порядка – новое, просветленное светом Христовой правды, нравственное сознание человечества».
Надо сказать, что Франк прекрасно понимал неосуществимость своих идей при нынешнем конфессиональном разделении христианской церкви. В 1940-х годах он писал о своем религиозном опыте сыну Виктору, перешедшему в католичество: «После бурного увлечения церковной верой я теперь… нахожу… духовную почву только в сознании, что я „христианин“, член вселенской христовой церкви, а… никакого отдельного исповедания; кое-что очень ценное в православии, непонятное европейцам, мне очень близко и дорого, но в принципе я могу только сказать, что я и православный, и католик, и протестант, и никто из всего этого в отдельности и замкнутости». Франка нельзя приписать, разумеется, ни к какому институализованному течению вроде экуменизма – слишком он сам по себе. Себя он называл «христианским универсалистом» или, пользуясь характерным для русской религиозно-философской эмиграции выражением, – «надконфессиональным христианином». Эта позиция исключала и национальную самовлюбленность, воспевающую особность русской культуры. В своем знаменитом письме 1949 года Г. П. Федотову, которого русская эмиграция обвинила в антипатриотизме, он писал: «Ваша способность и готовность видеть и бесстрашно высказывать горькую правду в интересах духовного отрезвления и нравственного самоисправления есть редчайшая и драгоценнейшая черта Вашей мысли. Вы обрели этим право быть причисленным к очень небольшой группе подлинно честных, нравственно трезвых, независимо мыслящих русских умов, как Чаадаев, Герцен, Вл. Соловьев (я лично сюда присоединяю и Струве), знающих, что единственный путь спасения лежит через любовь к истине, как бы горька она ни была. Роковая судьба таких умов – вызывать против себя „возмущение“. …Русские меньше, чем кто-либо, склонны уважать независимую мысль и склоняться перед правдой. Замечательно у русских, как склонность к порицанию порядков на родине всегда сочеталась и доселе сочетается с какой-то мистической национальной самовлюбленностью. Русский национализм отличается от естественных национализмов европейских народов именно тем, что проникнут фальшивой религиозной восторженностью и именно этим особенно гибелен. „Славянофильство“ есть в этом смысле органическое и, по-видимому, неизменное нравственное заболевание русского духа (особенно усилившееся в эмиграции)… Характерно, что Вл. Соловьев в своей борьбе с этой национальной самовлюбленностью не имел ни одного последователя».
