Российский колокол, 2015. Спецвыпуск - [89]

– А ты откуда знаешь? – буркнул сторож. – Ты что, за морями бывала? Какой у них снег? Там лето круглый год.

– Да я про наших…

– Хватит вам ерунду плести, – пресек спор председатель.

А сторож все не унимался:

– Что наши, что ихние. Хрен редьки не слаще.

Сторож вообще очень грамотный, потому что в свободное ото сна время постоянно читает старые газеты, которыми потом затыкает щели в своей сторожке. Поэтому он любит, чтобы последнее слово оставалось за ним.

Председатель махнул рукой и вышел, а говорливые тетки долго еще жалели нас. От них я и узнал, что нас обменяли на золотого тельца. Правда и тут возник спор. Сторож заявил, что на тельца евреи обменяли своего Бога, а потом и нашего продали за тридцать сребреников. А за шмелей, мол, получили ваучерами, так что еще неизвестно, кто кого нагрел. Тут все загалдели, что ваучерам грош цена, и хитрые евреи никогда не клюнут на эту удочку, и придуманы эти ваучеры были, чтобы объегорить наших дураков. Сторож не хотел признавать себя дураком, поэтому совсем распалился и стал объяснять теткам, что ваучер ничего не стоит, когда он один, поэтому он и повесил свой в нужнике, на случай, если газет не хватит, а умные люди скупают их тысячами, чтобы потом оптом скупить всю Россию. Это не я придумал, ученые в газетах так пишут.

Тетки замолчали, потрясенные грустной перспективой, а сторож добавил, что вначале за шмелей хотели получить паями на землю, да вроде, побоялись оформлять на подставных лиц, потому что русская земля иностранцам пока не продается.

Зина не могла смириться с утратой России и попыталась оспорить научные выводы всезнайки-сторожа.

– Что-то не сходится у тебя, старый. Как же землю русскую скупят за ваучеры, если она не продается?

– Слушать надо, балаболка, – гордо отрезал сторож. – Я сказал «пока не продается». А как ваучеров поднакопят, так и предъявят все сразу: – «Ваша бумага? Тогда платите звонкой монетой». А у них в казне кот наплакал. Все по своим растащено, разворовано. Вот и примутся резать землю-матушку.

Все принялись дружно ругать какой-то Кремль, а потом начальство, а я ждал, когда доберутся до нас, догадавшись, что и мы некоторым образом причастны к разграблению России. Но нас по-прежнему все жалели, причем не меньше, чем саму Россию, а сторож рассказал, что завиральную идею купить в Израиле шмелей председатель вынашивал, еще когда был просто Колькой, сыном телятницы Мани, которая всегда выпендривалась и водила сына в разные кружки, где он всякой дури и набрался. А едва его в председатели выбрали, сразу ушла на пенсию и живет теперь как барыня.

Тут сторож явно перегнул палку. По рассказам выходило, что Маня как была, так и осталась своей, а за своих мои добрые защитницы стоят горой. Они замахали на сторожа руками. Кричали, что он сам ни дня на мужской работе не работал, а Маня – большая труженица и пенсию свою заслужила честно, а Кольку лучше называть Николаем Ивановичем, потому что он какой-никакой, а все-таки председатель.

Но все сошлись на том, что со шмелями у него промашка вышла. Зачем было тратиться, когда в правлении только и говорят про какой-то там гольф-клуб, а апельсины, может, к зиме повырубают, потому что электричества не хватает.

Обычно я все понимаю, на каком бы языке при мне ни говорили, потому что мы, шмели, понимаем не слова, а смысл. Но в этой загадочной России говорят так, что смысл зачастую пропадает или проясняется много позже, когда случается что-то непоправимое.

Во всяком случае, поначалу я никакой связи между апельсинами и электричеством не уловил, потому что электричество – это свет из лампочки, который возникает всякий раз, когда человек нажимает кнопку на стене. И нужен он, прежде всего, самому человеку, а нам зачастую даже мешает, как, впрочем, и цитрусовым. Деревья ночью тоже спят, а во сне растут, и яркий свет только мешает росту.

Правда, в России с ярким светом, как и вообще со всем ярким, что-то не задалось. Наши светлоликие попечительницы упорно наряжались в бесформенные серые телогрейки, которые – прав председатель – годились разве что на утепление гнезд. Впрочем, при такой скверной погоде вполне разумно всегда носить свое гнездо при себе.

Мы покидали Палестину, когда все цвело, а здесь все ждали долгожданного лета, а оно все не приходило. По крыше заунывно стучал дождь, поэтому стекла не поднимались, и слетать посмотреть, что творится снаружи, не было никакой возможности, да и не хотелось. Теплицы стояли очень тесно, и единственное, что мы могли видеть, это обреченно прижатые к плачущему стеклу ветки наших соседей – лимонов, вынужденных, как и апельсины, томиться взаперти.

Судьба этих несчастных лимонов и прояснила смысл слов про электричество, которого может почему-то не хватить.

В один недобрый день тепличницы пришли мрачнее тучи. Они не подтрунивали друг над другом, и казалось, вовсе забыли про нас.

– Неужели рука поднимется? – со вздохом сказала Нюра, тяжело опускаясь на ящик. – Мы ведь их сами прививали, пересаживали… Лимоны в этом году, конечно, не уродят, потому что завязь побило, когда этот Мерзавец электричество отключил, но все равно жалко. Вы-то, молодые, не помните, а нас даже медалями наградили, когда первые лимоны пошли в Кремль (опять этот загадочный Кремль?). Что ни говори, а трудовой человек при Советской власти был в почете.